Больше, чем что-либо на свете

Вук взошёл по ступенькам к кровати, присел на край и запечатлел поцелуй на руке Рамут, не сводя с неё пристально-пронзительного взора.

– Как ни крути, а праздник без прекрасной новобрачной – не тот, каким мог бы быть, увы... Мне очень не хватает тебя, моя бесценная госпожа.

Рамут молчала, чуть отвернув лицо. Огонь в камине с появлением Вука ещё больше присмирел, сник, потрескивая совсем робко.

– Ты не проголодалась, моя повелительница? Не желаешь никаких кушаний? – Вук склонился над нею, нарочно ища встречи с её взглядом и не выпуская её пальцев из своей руки.

– Нет, я не голодна. – Рамут была сейчас слишком слаба, чтобы вступать с его взглядом в противоборство, и опустила веки.

– Не забывай, моя госпожа, тебе необходимо подкреплять силы для скорейшего выздоровления, – заметил Вук значительно, вкрадчиво, почти ласково. Впрочем, даже когда его голос смягчался, глаза оставались всё теми же твёрдыми ледышками.

– Я помню. Как только я почувствую голод, я обращусь к дворцу. – Лицо Рамут сковала каменная неподвижность, не хотелось открываться перед мужем даже малейшим движением бровей. Рядом с ним её всегда охватывало оборонительное напряжение.

– Хорошо, моя прекрасная супруга, не буду тебе докучать. Отдыхай. – Вук поднялся и поклонился, чёрным призраком соскользнул по ступенькам.

Рамут упорно смотрела в окно и ждала, когда он поскорее освободит её от своего тяжёлого общества, однако маленькая беспокойная иголочка кольнула её, и девушка всё-таки взглянула Вуку вслед. А он, словно ощутив её взор лопатками, остановился и круто повернулся к ней лицом, статный, прямой и сильный, внимающий каждому её слову – жуткий, могущественный слуга, каратель, палач. Их глаза встретились, и душу Рамут обожгло голубым холодом...

Она боялась, что он читал её мысли, что он видел в её сердце луг с бело-жёлтыми цветами и ослепительное небо другого мира – то сокровенное, что она хотела уберечь от его убийственного, всепроникающего взора.

– Что-то ещё, моя госпожа?..

Рамут зябко поёжилась от тяжёлого, как стальной панцирь, эха. Отрицательно качнув головой, она закрыла глаза. Сумрак сомкнутых век стал ей хрупким щитом, из-за которого она с содроганием вслушивалась в гулкий звук удаляющихся шагов.

Ей оставалось только листать страницы, прихлёбывая горячий отвар тэи. Исторический труд Рамут отложила и взяла другую книгу – художественную. Её привлекло имя сочинителя: это была работа Темани. Книга повествовала о любовных похождениях женщины-воина, образ которой напомнил Рамут её родительницу, Севергу. Внешность и жизнеописание главной героини были вымышленными, но там и сям встречались до ёканья в груди знакомые чёрточки... Над военной частью повествования Темань поработала основательно: описания битв давала ярко, красочно, напряжённо, то показывая происходящее глазами героини, то взмывая над полем брани всевидящим призраком. Но главной составляющей книги стали, конечно, многочисленные любовные приключения. Любители плотских подробностей могли найти в книге усладу для своей страсти, но и чувства автор показывала тонко, мастерски и безжалостно обнажая души героев до самого последнего порыва и малейшего движения мысли.

Несмотря на лёгкий, яркий, образный слог и увлекательность повествования, Рамут была вынуждена спустя какое-то время прекратить чтение: её наполняло странное и тягостное, неоднозначное чувство. Прослеживая судьбу героини на страницах книги, она невольно думала о матушке. Если разобраться, она почти ничего не знала о ней: большую часть сознательной жизни Рамут видела Севергу лишь во время её недолгих отпусков. А что было там, за этими рамками? Скольких вражеских воинов родительница убила, скольких женщин держала в объятиях? Хорошо ещё, если они вступали с нею в связь добровольно, а скольких из них Северга, быть может, принудила? Рамут знала матушкиного зверя-убийцу, но боялась представить себе, как далеко он мог зайти. Над этим девушка если и задумывалась прежде, то мельком... Всё собою затмевала любовь родительницы – то неуютная, колкая и странная, то неистово-нежная, самоотверженная и жаркая. Огромная. Больше, чем что-либо на свете. Ничто не могло подточить её злым червём, опорочить в глазах дочери и запятнать. Отложив книгу, Рамут решительно отмела в сторону все тени, наползавшие на это взъерошенное, суровое и клыкастое, но светлое чудо.

За чтением незаметно промелькнули ещё три часа, и в животе Рамут проснулся робкий, как огонь-узник в камине, голод. Она уже собралась попросить дворец подать ей что-нибудь съестное, как дверь спальни открылась, и вошёл Вук с подносом, полным праздничных яств.

– Моя госпожа, прости за вторжение... Прошло уже много времени, а ты до сих пор не принимала никакой пищи. Это не могло не беспокоить меня. Я принёс тебе всё самое лучшее со свадебного стола, отведай, прошу тебя.

Вук поставил поднос на одеяло, присел подле Рамут и принялся кормить её буквально со своих рук – держал тарелку с кушаньем перед нею, заменяя собою столик. Он заставил её попробовать все блюда – хотя бы по кусочку от каждого.

– Благодарю, в меня больше не лезет, – пробормотала девушка, отстраняя очередную тарелку.

Даже забота Вука угнетала. Под его пристальным взором кусок застревал в горле – Рамут почти не ощущала вкусов и глотала всё через силу, сквозь тошнотворный ком. Она была готова всё отдать, лишь бы луг с цветами и Солнце в иномирном небе остались невредимы, чтобы супруг не обнаружил их, не вырвал из её сердца и не увёз в чёрной повозке на казнь...

– Кушать необходимо, моя госпожа, – молвил он, бережно промокая салфеткой мокрые после ополаскивания пальцы Рамут. – Ты должна поправляться.

После еды Рамут почувствовала потребность посетить уборную, но просить Вука о помощи не хотела. Подождав, пока он уйдёт, она медленно села, спустила ноги на пол и долго сосредотачивалась, собиралась с силами. Петля из хмари уже была готова ей послужить опорой, когда в спальню, сверкая пуговицами и парадными наплечниками, вошла матушка.

– Как ты тут, милая? Ты что-нибудь ела?

Вот чья забота вызывала на глазах Рамут колкие предвестники тёплых слёз, а на губах – дрожь улыбки... Вот чьим объятиям она доверяла безоговорочно и выбрала бы их даже для своего смертного одра.

– Да, матушка, мне принесли поесть. Я... Я хочу встать.

Севергу не нужно было просить, она уже сама помогала Рамут подняться, поддерживая сильными руками. Девушка позволила ей проводить себя только до двери уборной, внутри она с горем пополам справилась сама. К её услугам была душистая тёплая вода, мягкое полотенце и большое чистое зеркало. Глянув на своё отражение, Рамут поморщилась. Хороша новобрачная: бледные щёки, серые губы, круги под глазами...

На выходе её чуть обнесло, но матушка была наготове – подхватила и уложила в постель, укрыла и присела рядом. Рамут хотелось прижаться к её руке, жёсткой, с мозолистыми пальцами, обрамлённой белым кружевом и отворотом рукава парадного мундира.

– Гульба, конечно, с размахом, – поделилась впечатлениями матушка. – Страшно представить, сколько денег во всё это вбухано... Мне за десять лет службы не заработать столько. Ты только представь: в одном водомёте – сливки, в другом – вино, в третьем – хлебная вода... Черпай и пей. А яства-то, яства! Цветы из мясной нарезки... Сладкий пирог в виде огромной птицы. Но я сладкое не люблю, ты знаешь. А пляски! Сколько народу задействовано... Наряды какие! Ну, и Санда, конечно, главная плясунья.

– Я рада, что ты веселишься, матушка, – вздохнула Рамут.

– Я не поклонница светских сборищ, это ты тоже знаешь... Только ради тебя здесь. – Рука родительницы скользнула по волосам девушки. – Тут у тебя тихо, совсем ничего не слышно. Удобно тебе? Не мёрзнешь?

Рамут прильнула щекой к её руке. Она провела бы так целую вечность... Не могла матушка ей помочь в незримой битве, но сила её любви наделяла Рамут крыльями за спиной.

– Что-то огонь слабоват, – заметила Северга, бросив взгляд на камин. – Дворец, будь так любезен, прибавь жару!