Больше, чем страсть
Шрифт:
Она кивнула, светясь восторгом, сделала жест двумя пальчиками, застегнув рот, и демонстративно уселась поглубже в кресле – всем видом изображая послушную дочь, правда, с непослушными чертенятами, скачущими в глазах.
Но Даниил уже отвернулся и улыбаться перестал, глядя на манеж, в котором работали родители. Им обоим исполнилось по шестьдесят, но они находились в великолепной форме и, продолжая тренировать артистов, сами способны были еще многое показать и сделать – гибкие, подтянутые, энергичные, спортивные.
Первым его заметил отец. Он подошел к жене,
– Перерыв десять минут! – крикнул артистам Антон Илларионович.
Взял за ладошку жену, и они направились к бортику арены навстречу сыну.
– Данечка! – Мама смотрела на него радостным и в то же время настороженным взглядом, сложив почти молитвенно ладошки на груди. – Ты пришел в дом!
Домом их семья частенько называла свой цирк. И это было истиной гораздо в большей степени, чем те дома и квартиры, в которых они жили. Цирк, по сути, и являлся их единственным домом и смыслом существования.
– Пришел, – улыбнулся он грустно, переступил через барьер и обнял ее, отстранился, не выпуская из рук, посмотрел в лицо и признался: – Но по делу.
– Главное, что пришел, – сказал отец.
Даниил чмокнул маму в щеку, повернулся к Антону Илларионовичу, они пожали руки друг другу и тоже обнялись. Постояли так чуть-чуть.
– Двадцать два года не был, – сказал Казарин, отпуская отца, – даже сердце защемило.
– А ты подыши, подыши духом родным, оно и отпустит, – посоветовал отец, положив руку на плечо сына.
– Что за дело, Данечка? – забеспокоилась вдруг мама. – Приехал и не предупредил. Случилось что?
– Нет, – поспешил успокоить Даниил, но задумался и хмыкнул. – Хотя, как сказать. – И тут же переключился на деловой тон: – Я тут девочку одну привел, хотел чтобы вы ее посмотрели.
– Девочку? – недоуменно переспросила Стелла Ивановна.
– Девочку, – подтвердил Казарин и пояснил: – Ей десять лет, и мне кажется, что у нее очень хорошие данные, но она занималась у фигового преподавателя, который больше навредил, чем научил. Кое-какие элементы мы причесали, но до идеала далеко. Я хотел, чтобы вы посмотрели, насколько она перспективная.
– Давай, посмотрим, – сразу же перешел к делу Антон Илларионович. – Где она?
– Да вон, – указал на Глашку Даниил, махнул, подзывая дочь, и перешагнул барьер обратно: – Мы сейчас.
Глашка подбежала к нему в нетерпении, глаза горят, посматривает на великих Архаровых украдкой, но Казарин быстро привел ее в рабочее состояние.
– Так, Глаша, – строго руководил он. – Давай разоблачайся.
Они решили, что Глашка заранее оденется в костюм для тренировок, чтобы не тратить время на переодевания и поиск гримерной, она только легкую ветровку накинула сверху, которую сейчас быстренько сняла, сунула отцу в руки, переобулась в сменную обувь, а Даниил наставлял тем временем:
– Сделаешь ту связку, что мы с тобой репетировали, и пока больше ничего. Отработаешь и пойди
посиди в первом ряду, посмотри, как артисты занимаются, пока мы все обсудим. Договорились?– Да! – очень серьезно ответила Глаша, встала, вытянувшись стрункой, и очень серьезно уверила: – Я готова.
– Не нервничай, – посоветовал Казарин, – делай все в удовольствие, спокойно.
– Хорошо, пап! – кивнула Глашка.
Они вместе подошли к ожидавшим их родителям Даниила, и он представил девочку:
– Это Глафира, знакомьтесь.
– Здравствуйте, – поздоровалась она.
– Здравствуйте, – ответил Антон Илларионович и предложил: – Проходите на манеж и начинайте, – а затем спросил: – Вам надо подготовиться или что-нибудь еще?
– Нет-нет, – почти испуганно заверила Глашка и заторопилась.
Она встала в начальную позу, отсчитала про себя некий ритм и раз-два-три для вступления и начала выполнять упражнения. Даниил с родителями оставались за барьером и наблюдали за ее выступлением. Она неплохо работала, но ремесленности не хватало – того, что оттачивается годами на постоянных тренировках до автоматизма, до рефлекса, то, без чего не бывает мастерства.
Глафира закончила и вместо репризы, просто поклонилась, как они и договаривались с Даниилом и, кивнув отцу, перелезла через бордюр и села на кресло в первом ряду.
– Ну, – чувствуя, что напрягся от ожидания оценки, спросил Казарин у родителей. – Что скажете?
– Очень одаренный ребенок, – ответил отец.
– Данные потрясающие, – кивнула, соглашаясь с ним, Стелла Ивановна с неким удивленным восхищением. – Поразительные, я бы сказала, уникальные данные. Врожденная растяжка просто потрясающая. Но полное отсутствие базовых навыков. Хотя кое-что и есть, наверняка гимнастикой занималась.
– Да, очень сильная девочка, – подтвердил Антон Илларионович. – Согласен, что школы, конечно, никакой, да и раньше надо было начинать, но прыгучесть, гибкость, растяжка от природы мощнейшие. Очень перспективный ребенок. Может выйти особенный, уникальный артист, если, как ты понимаешь, есть упорство, трудолюбие, умение заниматься. И характер цирковой.
– Этого навалом, – усмехнулся Казарин и спросил: – Вы бы ее взяли?
– Я бы взял не задумываясь, если ты утверждаешь, что работать она готова, характер есть, и она адекватно управляемая, – ответил старший Казарин, но уточнил: – Правда, работы, как ты сам понимаешь, очень много, учить и переучивать, а девочке уже десять.
– С такими данными десять – это ерунда. Очень одаренная девочка, справится, – отмахнулась Стелла Ивановна и спросила: – Данечка, ты хочешь, чтобы мы взяли эту девочку? Почему? А ее родители не будут возражать?
Он посмотрел на них обоих, глядевших на него вопросительно, и, как всегда, со скрытой осторожностью и надеждой на полное примирение и прощение, вздохнул и выдал признание:
– Глаша – моя дочь.
– Что-о-о?.. – Мама схватилась рукой за горло и отступила.
– Моя дочь, – кивнул, повторив еще раз, Даниил и добавил: – И ваша внучка.