Большие люди

Где-то внизу хлопает дверь, неясный шум, голоса. Это из их квартиры? Неважно. Шум постепенно стихает, несколько раз проходит вверх-вниз, мерно гудя, лифт. Сколько прошло времени? Она не знает. А потом, вдруг, шаги. Тяжелые размеренные шаги, все ближе и громче. Тошно, плохо и стыдно, но от неприятностей она никогда не бегала. Поворачивает голову и видит сквозь опоры перил знакомую ей темноволосую макушку.

Сидит прямо на холодном бетоне ступенек, зареванная и ужасно беззащитная. Ярость поднимается снова, но он не дает ей власти, выдыхает с шумом. Поднимается еще на пару ступенек, останавливается перед ней, протягивает руку.

— Люся, нельзя так сидеть, простудишься же. Вставай.

Она отрицательно качает головой. И Григорий понимает, что вот прямо в данный момент ее от этих холодных ступенек можно оторвать только силой. Например, на плечо закинуть и утащить. Идея кажется странно привлекательной, но, наверное, все-таки не стоит. Не сейчас.

Гриша поднимается еще на пару ступенек, садится рядом. Стаскивает пиджак, накидывает на ее полуголые плечи. Она сразу как-то съеживается под его ладонью, и он со вздохом убирает руку. Молчать сейчас — не самый удачный вариант. Но и что сказать, он плохо представляет.

— Люсь… Вот простынешь еще… а мы виноваты будем…

— Никто не виноват, — отвернувшись, в сторону.

— Ох… Люсь, да забей ты на этого козла! Я говорил Гошке, что Эдик мудак… И не стоило его приглашать. А он мне не верил.

Она поворачивается к нему, не пряча лица с полными слез глазами и потеками туши по щекам. Проводит пальцами, размазывая соленую влагу, но картину это существенно не улучшает. А потом, негромко, но как-то отчаянно решительно:

— Гриш, зачем?

— Зачем… что? — недоуменно.

— Зачем ты со мной возишься? Я же тебе даже не нравлюсь!

— Эээ… с чего ты так решила? Кто сказал?

— Ты сам сказал, — она грустно улыбается. — Думаешь, я не помню? Когда намекнул, что мне кушать надо… поменьше. Хотя ты прав, конечно…

Он тяжело вздыхает.

— Значит, извиниться все-таки надо…

— Не надо! Вот уж чего точно не надо!

— Люся, извини меня, пожалуйста, за тот раз. Я был тогда реально… задолбанный. А тут еще Гошка… и ты… Я понимаю, что это не оправдание. Мне, правда, жаль… что я тогда так…

Она всхлипывает, зябко поводит плечами, его пиджак скользит вниз. Он подхватывает его, накидывает обратно и руку уже не убирает.

— Люсь, пожалуйста… Не плачь. Не стоит он этого. Ну, — вдруг чуть крепче сжимает ее плечи, — ты же сильная девочка. Сильная, умная и красивая. Не обращай внимания на всяких уродов.

— Красивая… скажешь тоже… — шмыгает носом, — особенно сейчас, ага.

— Красивая, красивая… Не спорь со старшими. И поэтому… про «не нравлюсь»… Ты немножечко не права. Понимаешь?

Только теперь она осознает, как замерзла. Замерзла снаружи и заледенела внутри. А сейчас… Большая горячая ладонь на плече. И ткань пиджака, согретая теплом его тела. И слова его, в которые так хочется поверить. Имеет она право на минутную слабость, в конце концов?! И Людмила опускает голову на широкое надежное плечо. И чувствует, как сжимаются его пальцы на ее плече, притягивая еще чуть плотнее. Глаза закрыть, запомнить, насладиться. Но он не дает.

— Люсь, пойдем. Холодно. Отморозишь себе… что-нибудь…

Она вздыхает. Совершенно не хочется никуда уходить. Хочется сидеть вот так, с ним. И не думать ни о чем. Но, пресекая все ее надежды — телефонный звонок. Гриша опускает руку с ее плеча, лезет в карман собственного пиджака, ненароком оглаживая сквозь ткань подкладки ее талию, верх бедра, отчего она покрывается мурашками вся. А он уже убрал руку и говорит в трубку:

— Да, Гош, нашел. Да, тут мы, недалеко. Понял, хорошо, идем.

Встает и сразу становится холодно, она уже сама подхватывает сползший от его движения пиджак.

— Давай, Люсь, пойдем, — наклоняется, берет ее за руку, тянет. — Там Гошка с ума сходит.

— Я не хочу… — неуверенно.

— Все уже разошлись, только Жорка один мечется. Негоже в день рождения именинника в одиночестве оставлять.

Он знает, что ей сказать. И она со вздохом встает вслед за его рукой.

— Люся!!! Господи, ради Бога, прости! — именинник растерянный, расстроенный и взволнованный. Стискивает ее руку. — Я… я даже не думал… Эдик, блин, идиот!

— Гош, это ты меня прости. Испортила тебе день рождения.

— Люся, глупости не говори, — резко перебивает ее Григорий. — Тебе ли извиняться?

— Нет, ну правда… Вон, гости все разбежались…

— Или кто-то их разогнал, — вдруг усмехается Гоша, но закончить фразу не успевает — звонит теперь уже его телефон. И она невольно и почему-то с волнением прислушивается к разговору.

— Да, Макс? Ага, понял. Ну, что уж теперь… Согласен с тобой. Хорошо, держи меня в курсе, — а затем, нажав отбой, уже брату: — Поздравляю тебя, Свидерский. Перелом челюсти в двух местах. Со смещением. Макс сказал, — не удержавшись, ехидно, — что это вполне тянет на нанесение телесных повреждений средней степени тяжести. Учитывая твое примерное поведение и прочее… на год условно можешь рассчитывать. Но он, если что, готов быть твоим адвокатом.

Люся, беззвучно охнув, тихо оседает на диван. А Григорий лишь пожимает плечами.

— Подумаешь. Я не жалею. А то стыд и позор — тридцать пять лет и ни одной судимости…

— Гриша… Гоша… да как же это?.. — она не может сказать ничего связного. Все происходящее кажется ей дурным сном.

— Да, страшен в гневе Григорий Сергеевич, — Гоша верен себе и даже сейчас иронизирует. — С одного удара челюсть в двух местах сломать — это надо уметь…

— ЧТО?! — она просто задыхается от того, что слышит, но отказывается понимать — Как это?.. Гриша… ну зачем?!

— Затем, что надо, — Григорий невозмутим. — Уродов надо наказывать и объяснять, что к чему. Я даже удовольствие получил… — потирая костяшки правой руки, — моральное.

— Эх, жаль, я не успел, — поддерживает брата младший, — пнуть пару раз.

— Это потому, что ты был занят тем, что меня держал, — усмехается старший.

— Ты б его тогда вообще зашиб, — парирует Гоша. — А то я не знаю, какой ты бываешь!

— Да ну, — морщится Григорий, — одного раза хватит. Вот еще — об эту мразь руки лишний раз пачкать.