Бородинское поле

для нас днями были 1 - 4 декабря. В эти дни фашисты,

прощупав нашу оборону на Можайском шоссе и автостраде

Москва - Минск и убедившись в ее крепости, предприняли

наступление в обход этих магистралей с севера и юга. Обход

имел целью окружить наши войска с одновременным выходом

на ближайшие подступы к Москве. Следует отметить, что

фашистские части, совершив обход в направлении Голицыно с

севера, приблизились к Москве почти на расстояние выстрела

дальнобойной артиллерии. Их дальнейшее продвижение

поставило бы город под угрозу артиллерийского обстрела". С

ним разговаривал по телефону начальник штаба Западного

фронта генерал Соколовский, поздравлял с успешным

наступлением и деловой статьей в "Правде". Но в ответ на

поздравления Леонид Александрович, вместо того чтобы

поблагодарить начштаба фронта, снова заговорил о резервах,

без которых его армия не в состоянии развить успех первых

дней контрнаступления. Василий Данилович сказал, что

резервы будут: пятой армии придается 2-й гвардейский

кавалерийский корпус генерала Доватора. И теперь,

возвращаясь с передовых позиций в штаб армии, генерал

Говоров думал, где и как лучше ему использовать конников.

Войска понесли серьезный урон во время оборонительных

боев. Больше всех досталось 32-й дивизии. И особенно 4

декабря, когда она атаковала населенный пункт Акулово,

дальше которого немцы не продвинулись ни на шаг в сторону

Москвы. На всю жизнь ему запомнился этот бой. Противники,

измотанные и обескровленные, вцепившись в горло друг другу,

напрягали последние силы.

Говорову накрепко врезался в память тот морозный день

с голубым небом, хрусталем берез и розовым снегом. Он тогда

находился на левом фланге своей армии. Помнит суровый до

жестокости приказ командующего фронтом Жукова:

контратаковать, нанести удар по врагу в районе Акулово.

Помнит и мужественное лицо комдива 32-й полковника

Полосухина, которому он лично отдавал приказ на атаку.

Столкнувшись открытыми взглядами, они понимали друг друга:

спокойно-угрюмый командарм и сдержанно-невозмутимый

комдив. Тогда он сказал Полосухину, уже после того, как отдал

приказ, сказал так, как редко говорил своим подчиненным - с

чувством, тихо и медленно:

– Это очень важно, Виктор Иванович, для Москвы, для

судьбы Отечества.

И он увидел, как от этих его слов - совсем не

официальных, а ласковых и преисполненных глубокого смысла

– в правдивых добрых глазах Полосухина вспыхнула

беспощадная решимость, и тот ответил твердо, спокойным

тоном:- Тридцать вторая, товарищ командующий, исполнит свой

долг до конца.

И генерал верил полковнику, потому что этот полковник

хорошо знал своих подчиненных, уже доказавших в

непрерывных оборонительных боях, на что они способны.

Тот памятный бой начался в безоблачном морозном небе

и закончился на заснеженной земле, на которой обрели себе

вечный покой тысячи немецких солдат и офицеров. В

двухдневном бою враг потерял много танков, бронемашин и

другой военной техники. Немцы бежали из Акулова. Там, возле

Акулова, противоборствующие стороны поменялись ролями:

началось контрнаступление Красной Армии - иссякший

гитлеровский "Тайфун" сменился вспыхнувшим советским

ураганом.

Пятая армия вела наступление уже восьмой день.

Навстречу вездеходу командарма в сторону передовой шли

свежие подразделения пехотинцев, одетых в светлые

новенькие полушубки и валенки, встретился эскадрон

кавалеристов, походные кухни, сани, груженные

боеприпасами, застрявшая в снегу санитарная машина,

которую толкали бойцы. Потом он обогнал колонну пленных

немцев.

На окраине бывшей деревни, в которой уцелела лишь

одна изба, снежная дорога круто сворачивала вправо, в

объезд, потому что сама дорога была загромождена грудой

металла из сожженных и изуродованных немецких автомашин.

Тут же лежали опрокинутые орудия, обледенелые трупы

лошадей, разбросанные ящики из-под снарядов. Видно - лихо

поработали наши танкисты, настигнув в спешке отступающих

фашистов. И произошло это вчера.

Говоров велел водителю остановиться. В сопровождении

адъютанта он вышел из вездехода. Его, как артиллериста,

естественно, интересовали орудия. Некоторые были совсем

исправные. "А ведь их надо бы использовать", - заметил он

про себя, и в тот же миг взгляд командарма привлекло другое:

на лафете одного из орудий, прислонясь спиной к казеннику,

зябко съежившись, сидел немецкий солдат. Припорошенную

снежком обнаженную голову он вобрал в приподнятый

воротник, повязанный белым шарфом. Светлая прядь

смерзшихся волос, на вид седая, падала на бледный висок.

Крупные снежинки ложились на обнаженную тонкую кисть руки

и не таяли. В первое мгновение казалось, что солдат, здорово

намаявшись, уснул на орудийном лафете. Но потом Говоров,

сделав несколько шагов следом за своим адъютантом и

подойдя поближе к орудию, понял, что этот солдат уснул

навечно. Здесь его настигла смерть.

За прошедшие месяцы войны Леонид Александрович

много видел крови и смертей. Еще сегодня утром он был на

заснеженном поле, усеянном трупами гитлеровских вояк; но

этот солдат, примерзший, точно припаянный к орудийному

лафету, чем-то поразил его, задел глубинные струны души,

навел на размышления. Солдат, который сеял смерть и

разрушение на нашей земле, который изо всех сил стремился

в Москву, чтобы пройти по ней торжественным маршем