Бородинское поле

фюрера пали смертью храбрых, раненые остались на поле

боя, иные взяты в плен, от полка уцелело не больше

батальона. И самое немыслимое безобразие, что до глубины

души возмутило полковника, - это сообщение о том, что вся

полковая артиллерия в целости и исправности, все минометы

и тяжелые пулеметы с боеприпасами оставлены неприятелю.

Неслыханный позор, которому Густав Гуттен не мог найти не

только оправдания, но просто объяснения.

Успешная ночная атака русских, занявших передовые

траншеи немецкой обороны, если не удручающе - этого не мог

допустить Гуттен, - то, во всяком случае, и не ободряюще

подействовала на солдат да и на некоторых офицеров его

полка, таких, например, как командир второго батальона майор

Розенберг, просивший усилить его танками.

Полковник вспомнил, как в ночь под Новый год лейтенант

Кольб провозгласил тост за то, чтобы каждый солдат и офицер

убил на Восточном фронте не менее десяти русских. Гуттен

тогда осторожно поправил своего ретивого адъютанта:

– Десять коммунистов, Август.

– Не вижу разницы между коммунистами и русскими, -

отозвался изрядно захмелевший толстяк майор Розенберг. -

Одна цена. Все они славяне, все - исконные враги Германии и

фюрера.

Шли вторые сутки, как полк прибыл на Восточный фронт,

и ни он, полковник Гуттен, ни его адъютант лейтенант Кольб не

убили ни одного русского, а майор Розенберг доносил, что его

батальон понес потери от массированного огня русской

артиллерии.

Полк Гуттена занимал оборону по восточной опушке

леса, смешанного, со множеством полян, кустарников и

мелколесья. Полковник считал эту позицию удобной: тылы

были укрыты в лесу. Правда, на правом фланге, на участке

первого батальона, местность была открытая, но зато перед

окопами серой от кустарников змеей извивался овраг,

служивший препятствием для танков. Оборонительный рубеж

был оборудован загодя - железобетонные колпаки на

пулеметных гнездах, блиндажи, окопы полного профиля,

соединенные ходами сообщения, траншеи, колючая

проволока, минные поля - словом, все условия для длительной

жесткой обороны, способной сдержать мощный натиск

наступающего противника.

В тылу первого батальона, в большом селе, от которого

уцелело меньше половины строений, располагался штаб

дивизии, а невдалеке от него, на опушке леса, между стыком

первого и второго батальонов, - штаб полка.

Густав Гуттен не любил засиживаться в штабе, он

предпочитал управлять боем со своего НП, где кроме

адъютанта и ординарца - постоянных спутников полковника -

находились еще два солдата и ефрейтор.

До полудня полковник побывал в ротах первого и второго

батальонов, выслушивал доклады офицеров о готовности

сражаться до последней капли крови, в изумленных и таких

пытливо-пристальных взглядах солдат читал немые вопросы,

на которые у него не было ответов. И тогда он обращался к

ним с прочувствованным напутствием:

– Солдаты! Нам выпала высокая честь нанести

решающий удар по коммунистам. Я верю, что как и на реке

Сер, так и здесь, у стен русской столицы, вы не дрогнете. Мы

снова покажем всему миру, на что способен... - он хотел

сказать "непобедимый", но, вспомнив отступающие полки

первого эшелона, опустил такое привычное, любимое им

слово, после некоторой паузы продолжал: - солдат великой

Германии. Мы выполним приказ фюрера и не отступим ни на

один сантиметр...

Ему хотелось говорить еще и еще возвышенные и

клятвенные слова, хотелось сказать о том, что вверенный ему

полк не допустит позора, но перед глазами так еще зримо

стояла картина бредущих без оружия, раненых и

обмороженных, морально подавленных солдат, и он решил,

что лишние слова могут снизить весомость сказанного.

Не заезжая в штаб, полковник прямо из второго

батальона направился на свой НП, расположенный на

косогоре менее чем в полукилометре от КП. Отсюда в этот

ясный морозный солнечный день далеко просматривался

правый фланг обороны полка - там находился сейчас первый

батальон, - хорошо был виден и передний край до самых

окопов первого эшелона, оставленных прошлой ночью

соседним полком и занятых русскими.

Полковник наводил окуляры стереотрубы именно на эти

окопы, старался рассмотреть того грозного и сильного

неприятеля, который опрокинул и обратил в бегство целый

полк. По его мнению, наступающие должны были иметь по

меньшей мере пятикратное численное превосходство. Но, как

ни всматривался полковник в занятые русскими окопы, не

находил там сколько-нибудь значительного оживления.

Отдельные позиции казались и вовсе пустыми, и это наводило

Густава Гуттена на злые и укоризненные мысли по адресу тех

своих собратьев по оружию, которые столь поспешно

отступили, не приняв боя совсем малочисленного неприятеля.

"Просто не разобрались ночью, поддались панике и бросили

позиции, позорно бежали", - думал полковник, а вслух сказал,

не отрывая глаз от стереотрубы:

– Надо контратаковать. Немедленно. Русских там

небольшая горстка, головной отряд. Посмотрите, Август.

Адъютант смотрел в стереотрубу и находил, что

полковник прав: надо контратаковать.

Гуттен по телефону связался с командиром дивизии,

доложил обстановку и высказал свои соображения.

– Вы уверены, что ваша атака будет успешной? - с

нотками легкой иронии спросил командир дивизии.