Божьи безумцы

И вот все мы, здесь пребывающие, молим господа, чтобы ружья ваши били без промаха, а у папистов давали бы осечку.

Остаемся, дорогие братья, вашими нижайшими и покорными слугами.

ТОРЖЕСТВЕННОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО

По произволению господа и по нашему требованию, перед нами, нижеподписавшимися сынами божьими, подъявшими меч в защиту веры истинной, предстал Вержес Даниил, по прозвищу Хромоножка, юноша, коему пошел двадцатый год; вышеозначенный, уроженец деревни Мазе дю Шамас, некое время обучался в Ниме делать деревянные башмаках желая снискать себе пропитание сим ремеслом.

Мы, нижеподписавшиеся, побудили его отправиться в Сен-Флорен, дабы вступить в шайку Шабера с намерением выведать, какие козни плетутся там против нас, и нам сообщить о них в кратчайший срок тайным способом, нами заранее приуготовленным.

Мы нижеподписавшиеся, свидетельствуем перед богом, что Вержез Даниил, здесь присутствующий и поручение наше па себя принимающий, является во всем истинным братом нашим и из числа лучших защитников веры, а выбрали мы его по той причине, что он еще не имел счастья заслужить известность среди наших врагов, ибо находился в ученье далеко от наших краев; второй же причиной служит то, что его мать, прекраснейшая женщина, за упокой души коей мы молимся, была нами по ошибке убита во время дела в Шамбориго, а посему сын ее Вержез Даниил, здесь присутствующей, будет в глазах шаберовских бандитов иметь веские основания для вступления в их шайку.

Мы, нижеподписавшиеся, подтверждаем, что по повелению духа святого, сошедшего на Жана Гюка, сие свидетельство подписью своей скрепившего, Вержез Даниил по прибытии его в Сен-Флорен освобождается от соблюдения во всех своих делах и поступках правил и обязанностей сынов божьих, включая и целомудрие речи: господь не прогневается на него за божбу и ругательства, к коим он прибегать станет, поскольку окажутся они военной хитростью.

Заявляем, что все вышеуказанное — истинная правда и написано по просьбе означенного Вержеза Даниила, дабы свидетельство сие позднее послужило к законному оправданию его самого и памяти о нем, в чем и подписываемся, призывая господа во свидетели.

Жап-Никола Жуани

Жан Гюк

Жак Вейрак

Матъе

Все подписавшиеся, так же как сам Даниил Вержез и Самуил Шабру, по прозванию Писец, составивший сие свидетельство, поклялись перед богом держать сие дело в полной тайне, дабы привело оно к благой цели.

В конце апреля месяца

в Гравасе.

Вот вновь я среди почерневших стен разрушенного отчего дома; его уже нет, и, однако ж, все, что здесь было, только оно и кажется мне настоящим. От недавних дней ничего или почти ничего не осталось, лишь горечь во рту; и ее нисколько не изгнали те немногие каштаны, какие мне выдали вчера из последнего мешка. Зим& подходит к концу, в погребах и амбарах пусто, и нам опять придется спускаться в Долину, а это никогда не приносило нам добра.

Большая пуля мессира де Марсильи пробила сердце бедного нашего Луи из Кабаниса, и он покоится под смоковницей на склоне Бужеса; Крошка исчезла, когда попали в засаду под Праделем, а я потерял свою нареченную и после писем ее из Праделя боюсь, что потерял навеки. Письма эти я перечел еще раз, прежде чем доверить их хранение вместе с другими бумагами толстой стене сушила. Мы везде искали Финетту, мы молились, мы всюду ходили, и чем больше мы голодали, чем больше сердце у нас щемило, тем сильнее дух божий воспламенял нас.

Когда вошли мы в Прадель и Жуани разыграл представление, я готов был признать это забавным, тут уж ничего не скажешь. Но, когда мы назвали себя взводом Тарнодского полка (одеты мы были достаточно хорошо для этого) и прибежавшие в деревню флорентийцы обступили нас и принялись наперебой хвастаться своими подвигами, рассказывать, как они уничтожали гугенотов, я не смеялся; не смеялся я и тогда, когда Жуани, потешаясь над ними, кричал:

— Врете, господа хорошие! Врете! Вы сами еретики. Эй, сержанты, хватай их!

Сколько ни вопили обреченные, что это ошибка, сколько ни приводили доказательств своего ревностного преследования нас, еретиков, Жуани, вдоволь натешившись над ними, всех их предал смерти.

Вот беда! Большинство толстосумов заперлись в замке, а я жаждал поскорее повести там розыски, но Жуани дважды обошел крепостные стены — на таком расстоянии, понятно, чтобы пули в него не попадали (а пуль-то паписты ничуть не жалеют), — и сказал, что вести атаку без пушек не стоит: только шуму наделаешь да зря потратишь и порох, и время, и дни свои молодые.

Как уходили из Праделя, мой крестный Поплатятся все мешкал, все смотрел на крепость, и я, понятно, стоял вместе с ним, не мог отвести взгляд от высоких стен, за коими, несомненно, томилась в темнице его внучка.

В Сент-Андеоль-де-Труйа, куда господь повел нас из Праделя, новое горе ждало меня, ибо бедняга Горластый, надо по правде сказать, свершил там весьма дурной поступок: он нашел под тюфяком могильщика, которого мы вместе с женой расстреляли на католическом кладбище, мешок золота и тотчас притащил его Жуани. К счастью для всех нас, Авраам Мазель и Гюк увидели это.

— Брось сейчас же, несчастный, брось! Это нечистое золото, а дух божий запретил нам касаться нечистого!

Пастух растерялся, однако ж осмелился ответить, что он думал всех обрадовать: ведь у отряда нашего во многом нехватка.

Тогда великий учитель наш Авраам Мазель взял на себя труд внушить ему, что все найденное во время наших вылазок, будь то дароносицы, потиры и прочая утварь, служившая идолопоклонству, суеверию и развращению душ, серебряные сосуды и золотые монеты, — все должно бросать в огонь, как бы мы ни нуждались в самом насущном. Боговдохновенные пророчества нам особо запрещали касаться драгоценностей, брать разрешалось лишь оловянную посуду и весь свинец, какой удастся найти, дабы отливать пули, а посему надо назвать богоугодным делом, если кто разбивает церковные витражи, выламывая соединяющий цветные стекла свинцовый переплет.

При каждом слове пророка костлявый пастух горбился все больше; золото он бросил в самое сильное пламя, пожиравшее дом, а затем, желая поскорее заслужить прощение, поспешил на подмогу отряду, чинившему расправу с помощью топоров и камней над захваченными врагами — двумя десятками ополченцев и жителей Сен-Флорена, кои, обнаженные и связанные по двое, стояли на коленях у берега речки. Все же зловещая тень омрачает теперь его лицо, и мы опасливо сторонимся его, — раз он нарушил запрет и коснулся нечистого золота, в любое мгновение его может поразить молния небесная.

* * *

Предначертания духа святого все больше становятся для нас непостижимыми, но виною тому надо считать возрастающее наше смятение, и, верно, уж для наилучшего служения господу дано нам повеление собраться и уйти в горы, а потом снова разделиться и опять спуститься в Долину.

Всегда буду помнить о молитвенных собраниях, кои денно и нощно творили мы в Сен-Прива, когда собралось нас несколько тысяч — отряды Кастане, Ла Флера и Кавалье, — и в долине Гардон де Валоига зазвучали наши молитвы, наши хвалы господу, пророчества Мари Долговязой, Гюка, Соломона Кудерка, пастуха Мазорика, Мадлены Рибот, Лукреции Виварэ. Так и вижу среди прочих чудес, как отроковица, по прозванию Мавританка, подбегает к Горластому, хоть и сроду его не знала, и заклинает покаяться и впредь не дотрагиваться до запретного, до нечистого, а бедный наш пастух, испуганный, измученный, до того устыдился греха своего, что бросил наземь свое оружие и пустился бежать во всю прыть, едва не задевая коленками носа, и вопил неумолчно: «Господи, смилуйся! Смилуйся!» Жилетта из Колле призывала господа, как заблудившееся дитя зовет свою мать; смиренный пастух Галисон держал речь, и дивны были его слова: «Не устрашимся ничего, братья мои, не устрашимся. Враг бежит перед нами, он далеко, мы в безопасности! О народ мой, верь в свои силы! Приспешники короля боятся тебя…» И в ответ ему мы возглашали: «Слава мечу господню! Слава мечу Гедеонову!» Пришел наконец час, когда дух святой осенил свой народ и дар пророчества умножился в нем; Мари Долговязая, две белокурые девушки из Лирона, Лукреция из Виварэ, Цветочек и Анна Валетт, по прозванию Графиня, и горячая нравом Изабо Букуаран больше не могли сдерживать вдохновения и, задыхаясь, скакали, прыгали, кружились, катались по земле, а тысячи воинов господних сопровождали их пляски равномерными рукоплесканиями и выкриками; женщины, принесшие нам съестные припасы, и все братья наши из окрестных селений хлопали в ладоши еще сильнее, — все враз, все враз, тысячи рук; тысячи выкриков сливались в единый крик, и тысячи плеч колыхались все враз, словно колосья ржи на необъятной ниве под ветрами, что дуют с двух противоположных сторон; все враз, все враз покачивали головами, воодушевленные единым наитием духа…