Брандвахта

Фельдман лишь высокомерно отвернула от неё мокрое от слёз, искажённое гримасой боли лицо.

— За то, что твой козёл сделал, я сама прослежу, чтобы вас всех самым гнусным уродам в подстилки отдали.

— Юля, что ты такое говоришь?!

Бивалькевич даже бинтовать раненую перестала.

— Вы и до этого ничего лучшего не заслуживали, а теперь… теперь, когда он Шамиля убил…

— Надя, заканчивай её бинтовать, и отведите в каюту. Пусть отлёживается.

У гадюки вырвали зубы. И если, когда вернутся наши, она будет способна что-то рассказать, то, как мне кажется, мы услышим много интересного о том, что задумала эта парочка. А пока нужно срочно поднять трап, чтобы предприимчивые «партнёры» этих аферистов не смогли просто так зайти на борт брандвахты.

24

Травмированная нога, зараза, болит, даже несмотря на плотную, давящую повязку. Так что до лебёдки, поднимающей и опускающей трап, я ковылял очень осторожно. Покрутил рукоятку, зафиксировал сколоченную при моём активном участии конструкцию в максимально высоком положении. А для верности ещё и заблокировал шестерни каким-то болтом, попавшимся под руку, положив его между «зубами» одной из шестерёнок. Всё. Надо заниматься организацией обороны.

Господи, с кем обороняться-то? С горсткой перепуганных женщин, большинство из которых никогда оружия в руки не брали? Если не считать учебного на уроках НВП. У кого в школе оно было. Ну, хорошо: Наталью я немного поднатаскал обращаться с пистолетом Макарова и «калашом». Но реально она ни из того, ни из другого не стреляла. Надя Бивалькевич, как военнообязанная, стреляла в институтском тире из «мелкашки». Ах, да. Лиля Икрамова говорит, что её брат научил стрелять из «газовика». «Почти такого же», как я нашёл в кармане у Шамиля перед тем, как попросил девчонок перекатить его тушку на кусок полиэтилена и замыть кровь на полу. Стены брандвахты достаточно тонкие, и если какая-то из них высунет нос в окошко, чтобы пальнуть, то её с лёгкостью «снимут», прострелив стенку ниже окна. Если у «партнёров» имеется что-нибудь серьёзнее обреза или даже двустволки. Да даже из ружья пуля с пятнадцати-двадцати метров пробьёт её «на счёт раз».

Рассчитывать можно только на самого себя. А значит, нельзя позволить убить себя. Не только потому, что своя шкура ближе к телу, и дырки в ней, не предусмотренные конструкцией, штуки очень болезненные. Это значит, наше имущество всё равно достанется другим, но уже в придачу с моей тушкой. И мразь Фельдман точно отыграется на остальных женщинах. И в первую очередь — на Наташе, чтобы отомстить мне.

— А может, всё-таки отдать им что-нибудь, чтобы нас не трогали?

Это Вафина. Девочка явно невеликого ума. К тому же, перепуганная нашей с Мусихиным стрельбой и угрозами Юльки.

— Римма, включи мозги! Если их впустить на брандвахту, тогда они заберут всё. Просто грохнут меня, чтобы под ногами не мешался, и заберут.

Пистолеты — Наталье и Лиле. Остальным, пригодным хоть к чему-то, автоматы, у которых лично выставил переводчик огня на стрельбу одиночными и приказал не касаться оружия до первого выстрела снаружи.

Почему именно такое распределение оружия? Да потому, что пистолет нужно ещё и уметь держать. Нам в части при обучении обращению с ним всю плешь проели тем, что при неправильном хвате затворная рамка «пестика» вырывает мясо между большим и указательным пальцем. А у автомата, если его не совсем уж извращенческим способом держать, дёргающийся при выстреле затвор ничего не повредит.

Пригодные хоть к чему-то — это Надежда и Фая. Туповатая и перепуганная Римма и малолетняя Рита — вне игры. Какое им оружие? Пусть молча валяются под кроватями и не шевелятся. Молча! Без каких-либо панических визгов, на чём я особо настоял.

— Девочки, ваша задача — просто лежать на полу и раз в пять-десять секунд стрелять в открытое окошко. Повторяю: просто лежать и время от времени стрелять в воздух. Неприцельно. Просто для того, чтобы снаружи были слышны выстрелы. Если узнаю, что кто-то решил геройствовать и высовывался в окошко, чтобы в кого-нибудь попасть, самолично отхожу вот этим ремнём по голой пятой точке! И хоть зажалуйтесь после этого своим мужикам: мне кажется, они не только меня одобрят, но и сами добавят.

— Что, Мохначёв, на чужие женские задницы полюбоваться захотелось?

Вот язва!

— Ревнуешь? Значит, любишь.

— Да люблю, люблю! Вынудил всё-таки признаться…

А ведь верно. Никогда моя ненаглядная мне таких слов не говорила.

— И я тебя люблю. Но слова про наказание за «героизм» и тебя касаются. Ты мне нужна тёпленькая, а не остывшая, как Шамилька.

Ну, вы помните нашу семейную хохму про то, что два индейца под одним одеялом не замёрзнут.

— И ты себя береги. Ты же, как я поняла, «гостей» на открытой палубе будешь встречать.

На палубе. Но не на такой уж и отрытой. Хотя, конечно, с «укрытиями» на ней пришлось повозиться, нагромождая всякий хлам. Включая, например, «столовский» обеденный стол с толстой алюминиевой столешницей, который мы с Наташей приволокли, уложенный набок мангал, одну из лавок, сколоченных из доски-пятидесятки, бухту пенькового троса. В общем, будет за чем укрыться с началом перестрелки.

А в том, что она состоится, у меня нет ни малейшего сомнения. Это придурок Шамиль с идиотским газовым пистолетом бегает в надежде на то, что наживётся на наших запасах, и его после этого в живых оставят. А я бы, по нынешним временам, имея их или «рыжьё» (он же даже договор подготовил, в котором прописано, сколько ему должны передать золота после сделки! В его понтовитой папочке лежал), без трёх-четырёх «стволов» не рискнул бы такое возить.

О том, что в нашу сторону едут чужаки, известил выстрел из ружья. Дед службу знает, вот и пальнул в воздух, как мы договаривались, когда он заселялся в «выморочный» дом. Еле успел разложить рядом с баррикадой собственный арсенал: два автомата (чтобы не возиться с заменой магазинов), ещё один карабин, так полюбившееся мне четырёхзарядное ружьё. С пулями во всех патронах. Избыточно, конечно, поскольку вряд ли перестрелка затянется дольше, чем на пять-десять минут. Но лучше уж пусть останется, чем не хватит.

— Всё, девчонки! По местам. Напоминаю: лежать на полу тихо, как мыши, чтобы вас никакой шальной пулей не зацепило. И, когда стрельба начнётся, очень редко стрелять в открытое окошко. Будет сильно бить по ушам, но терпите.

«Камазов» целых три. А перед ними новенькая чёрная «двадцать девятая» «Волга». С её переднего пассажирского сиденья вылезает счастливо улыбающаяся фиксатая морда.

— Мужики, не соврал Шаймулло про то, что баб будет на чём везти, — тычет он пальцем в «Рафик», на котором салаватцы собирались ехать домой.

«Мужики» разнокалиберные, от восемнадцати до примерно сороковника, как этот золотозубый. Автомат только у одного. Но не «Ксюха», а армейский АКМС. Очень серьёзная машинка. Куда более мощная, точная и дальнобойная, чем наши «укороты». У пары выбравшихся из грузовиков — нормальные, необрезанные ружья (не понимаю придурков, которые ради удобства ношения обрезают не только приклады, но и стволы, превращая тем почти полноценное оружие в этакие мега-пистоли, годные для стрельбы метров на десять, не больше), у главаря — кобура с чем-то, более крупным, чем ПМ. Судя по размерам, даже не ТТ, а, скорее всего, «Стечкин». Не штатная деревянная, а именно кожаная. Такие, насколько я знаю, обычно использовали оперативники. Ещё у двоих, приехавших в легковушке, включая водителя, тоже пистолетные кобуры, но точно «пээмовские».

— А где сам Шаймулло?

Это фиксатый уже мне кричит.

— Посрать ушёл. Просрётся и появится.

Вместе с водителями грузовиков — десять человек. Четверо вылезли из «волжанки», по два человека из каждого «Камаза». Дружно ржут. Как будто речь идёт о чём-то донельзя позорном, а не об естественной функции организма.

— А ты кто?

И тут меня что-то дёрнуло соврать.

— Василий.

— Понятно. Этот… засранец говорил, что на его корыте будет только какой-то пацан по имени Васька. Только на пацана ты уже не очень похож. Но всё равно, Вася, давай, опускай эту лестницу. Мы пока, как договаривались, ваших баб в маршрутку погрузим, а потом и товар таскать начнём.