Брат Алеша
Шрифт:
– Да, что же! Мне, если извиняться, так только за прямоту, излишнюю, может быть, при дамах и детях… А хвалить наших генералов мне не за что! Ежели только за прошлые заслуги, так когда они были! В прошлое царствование, может быть, когда революцию из пальца надо было высасывать. Вот на это они мастера. Ну, пусть, пусть не высасывать – но ведь кто был революционер тогда, и кто он сейчас! С тогдашними-то, с аристократами, революционерами из оскорбленных чувств, ведь одно удовольствие работать было. Что ни слово, то слово чести! А теперь, когда революция изо всех щелей лезет… Да какая! Теперешний-то, разночинец, сам не знает, чего хочет – то ли на крест, то ли в осведомители за тридцать сребреников. Вот и
Нечего сказать, обед удался… Алексей Федорович ругал себя за то, что не отправил сына обедать в детскую. Но ведь никогда у них за столом не случалось ничего подобного. Чувствовалась иногда какая-то напряженность между Катериной Осиповной и мисс Смит, это бывало, потому деликатная Мисс и старалась куда-нибудь стушеваться на время визитов Катерины Осиповны – но только что чувствовалась, почти никак не проявляясь. А тут прямо запахло скандалом.
– Вот что, милый друг, – обратился Алексей Федорович к Алеше, – подойди ко мне, я тебя поцелую. С десертом, я думаю, ты справишься и в детской. И не забудь сказать спасибо Анне Прохоровне, обед прекрасный.
– Да, да, милочка, – обернувшись к экономке, вскричала Катерина Осиповна, – чудесный обед! Я пришлю своего повара, чтоб ваш научил его этому соусу.
Довольный Григорий увел Алешеньку из столовой… Но скандала не случилось. За чаем Петр Фомич, как у него водилось, вдруг о чем-то задумался, чертил по скатерти вилкою и почесывал затылок. Петр Ильич молчал с видом оскорбленного достоинства, держал спину прямо, как будто вправду проглотивши аршин. Изредка только взглядывал на себя в зеркало, и видно было, что прямая спина и оскорбленное достоинство свое ему очень нравятся. Катерина Осиповна, в запале сама того не замечая, опустошала вазу с миндальными пирожными. Тут в столовую протиснулся секретарь.
– Сделано, Алексей Федорович, – коротко сказал он.
Алеша, попросив прощения, вышел с секретарем в коридор.
– Билет на галерею, других не было. Немыслимое дело, Алексей Федорович. Говорят, кто-то из великих князей будет. А чуть ли и не сам цесаревич. Натурально, весь город там…
– Благодарю, благодарю, Егор Семенович, – Алеша от сердца крепко пожал ему руку. Неясные предчувствия, намеки, смутные догадки – все разом сложилось в ясную и страшную картину. Лучше бы всего сейчас остаться одному, одному, без зануды Петра Ильича, без пьяного (в кои-то веки!) Петра Фомича, без заполошной Катерины Осиповны. Но не тут-то было: вернувшись в столовую, он застал там опять горячий разговор, и опять чуть ли не скандал.
– Любезнейший мой Петр Ильич! А как же иначе? – оглядываясь в поисках графинчика и даже вставши со стула, возглашал Петр Фомич, – Quo vadis, как выражались древние и мудрые, то есть, я разумею, cui prodest? Cui, спрашивается, prodest? Cui? Non cui! То есть, ни-ко-му! Никому, кроме тайной полиции! В прежнее царствование в необходимости тайной полиции никто и не смел усомниться, и соответственно, тайная полиция не имела нужды доказывать свою необходимость. Соответственно же, и революционеров в России не наблюдалось. Не то сейчас! Не то! Ах…
Он дотянулся было до заветного коньячка, но Алеша убрал графинчик прямо из-под рук Петра Фомича.
– Петр Фомич, ради бога…
– Петр Фомич тут теорию излагает, – насмешливо и свысока стал объяснять Петр Ильич, – что, «за отсутствием базиса», революционное движение в России создано полицией и без полиции вовсе бы и не существовало. С какою только целью, постигнуть не
могу…– С целью дальнейшего существования, Петр Ильич, – насущнейшая и единственнейшая цель всего существующего, – Петру Фомичу, как назло, приходили на ум неподходящие для его теперешнего состояния слова. – С тою же целью, с какою стекольщик нанимает дурных мальчишек бить по ночам стекла! И если дурных мальчишек нет, то следует развратить хороших! Революция изо всех щелей? Нет-с – полиция во все щели!
– Петр Фомич!
– И вот глядите, 64-ый год, земская реформа, судебная реформа… Следующего шага какого ждать? Правильно, конституции, чего ж еще. Куда ж дальше! Да почти и не скрывалось. А для тайной-то полиции, конституция-то – хуже ножика… И тут же-с, натурально, откуда ни возьмись, террор-с, в том числе и на высочайшую особу! Покушения!.. Ну ладно, испугались, отступились, конституцию отставили: мол, не время, террор! Как только отставили, террор, заметьте, пошел на спад. По плодам их узнаете их! Вопрос: против чего боролись тер-р-р-рористы? Ррэволюцьонэры? По плодам их судя? Ответ: против конституции. Прелестно!
– Перестань, ради бога, Петр Фомич! – который уж раз пробовал перебить его Алеша, но Петра Фомича уж несло:
– Года два назад государь император опять о том же начал, и Лорис к конституции ведет, и дай бог, может, уж весною царь ее подпишет – и опять, откуда не возьмись, террор! И опять покушение за покушением, опять царю носу на улицу не высунуть! Совпадение? Не бывает таких совпадений! О чем говорить! Да не дадите вы ему подписать! Убьете вы его, вот что, господа тайная полиция!
Петр Ильич вскочил:
– Как вы смеете! Алексей Федорович! В вашем доме! Он пьян!..
– Петр Ильич! Он пьян! Не слушайте, не обращайте внимания! Петр Фомич! Да Петр же Фомич!
Катерина Осиповна, ничего не понимающая, подскочила к супругу:
– Дорогой, дорогой, успокойся! Вон ты пятнами пошел… Капель, сейчас же капель…
– Каких капель?! Домой!
– Ради бога, Петр Фомич, прекрати, – говорил Алеша, – Петр Ильич, простите, сами видите…
– А что Петр Фомич, – не унимался Петр Фомич, размахивая руками, – Да если уж хотите и совсем прямо… Это и в книжках уже пишут! И цензура пропускает, и великие княжны читают! Федора Достоевского роман, «Подросток», прочтите… как там отец Долгорукова, не князя, ну, разумеется, не князя! Еще бы князя! а на него жид Ламберт с револьвером… Кто у нас отец незаконнорожденного Долгорукова? А что Аркадий, что Георгий, это ж одно и то же! Я советую всем нарочно написать на бумаге Аркадий, то и выйдет Георгий…
Петр Ильич пошел вон из столовой. Катерина Осиповна побежала за ним, цепляя его за локоть и что-то пытаясь на ходу высказать. Но Петр Ильич не слушал:
– И церемониться нечего, и разговаривать не стоит. Домой!
Петр Фомич, с особой пьяной быстротой как-то выпростался из-за стола и в три шага заплетающихся длинных ног оказался в дверях и загородил выход чете Перхотиных. Что хотел он этим выразить, неизвестно, из столовой было еще два выхода. Петр Ильич ретировался через анфиладу.
Алеша схватил Петра Фомича поперек туловища, оттащил его от дверей и, насильно согнув чуть не пополам, усадил на диван. Издалека неслись чертыхания и проклятия господина Перхотина. Бросив Петра Фомича, Алеша побежал следом. Кое-как распростившись, сто раз попросив извинений у Петра Ильича, и тысячу раз у Катерины Осиповны, проводив их до самой коляски, усадив и даже помахав рукою вслед, Алексей Федорович вернулся в столовую. Петр Фомич сидел на своем месте, и голова его уже отчетливо клонилась набок. Он засыпал. Алеша послал за камердинером Петра Фомича. Вдвоем они подняли бессильного Петра Фомича и повели домой, в постелю. По дороге он почти проснулся, и заплетающимся языком бормотал: