Брат берсерка

– Выйди, - придушенно прохрипел Харальд, сгребая покрывало с изножья кровати, чтобы добраться до полотна под ним.
– Стой за дверью, я с тобой потом поговорю!

Старый Турле, вскинув голову, с прищуром посмотрел на внука – и на его жену, валявшуюся на кровати, хотя люди Харальда топтались в опочивальне. Сванхильд под его взглядом сжалась, попыталась натянуть покрывало ещё выше…

В прохoде вдруг раздался громкий возглас Гунира:

– Что стряслось, конунг Харальд? Зачем твои люди прорубались через дверь?

И Харальд, комкая рукoй ткань под покрывалом, рявкнул в ответ:

– Я тебя не звал, Гунир! Кто-нибудь, встаньте у входа! Никого сюда не пускать!

бращался он к своим людям – нo Турле, не говоря ни слова, уже развернулся и шагнул назад, оттесняя заезжего конунга, успевшего заглянуть в опочивальню. Проворчал недовольно:

– Если конунг Харальд захочет тебе что-то рассказать, конунг Гунир,ты это услышишь. А тут его дом. Он сам решает, как открывать свои двери – ногой ли, топором ли!

Харальд снова полил рану элем, прошелся по ней скомканным полотном. Подумал, когда Сванхильд вздрогнула – один из клыков мог остаться в ране. Из крысиной головы он сделал месиво, так что все может быть. Но ему, с его пальцами, вряд ли удастся выдернуть кроxотный обломок…

Он выплескал на рану все, что было во фляге, безжалостно заливая постель. Оттер кровь – уже осторожней, бережней. Откpылась рваная ранка, в половину его пальца шириной. Текла кровь, но желтых крысиных клыков он в ней не увидел.

И дыхание его, до этого медленное,тягучее, наконец начало учащаться. Ярость, стывшая внутри под коркой опасения – за неё, потому что творилось что-то непонятное – стала ярче, острее.

Сначала надо позаботится о ней, молча решил он. Потoм разобраться с этим делом.

Харальд одернул покрывало, пряча под него коленку Сванхильд – но не рану. Глянул на стражников.

– Крыс нет?

– Нет, конунг! – откликнулся Кегги, самый старший из тех, кто толпился сейчас в его опочивальне. – Но за сундуком, вон там…

Мужчина кивнул на стену напротив кровати.

– Крысы подгрызли половицу под стеной. Забить дыру деревяшкой?

– Позже, - бросил Харальд, уже выпрямляясь и убирая колено с кровати.
– Кейлева ко мне. И пусть прихватит Гудню, со всеми мазями, что у неё есть. Все – за дверь!

почивальня опустела. Заплаканная Сванхильд тут же приподнялась на постели.

– Сиди! – приказал Харальд. – Сейчас одежду дам.

Он метнулся к одному из отодвинутых сундуков, откинул крышку.

Поначалу нога у Забавы болела отчаянно – но потом боль приутихла.

Что ж это такое, путано думала она, сидя на постели. Бывает, что крысы людей кусают. Но ночью, в темноте, пока те спят. тут при свете бросились. И не прыгали, не убегали, вцепились и все.

Вон у неё на ноге крыса висела – не отцепилась, пока Харальд не прикончил. И на носу у Крысеныша тоже. А нос у собаки самое больное место…

Забава вдруг осознала, что её рану Харальд промыл, а о собаке даже не вспомнил. Торопливо ухватилась за флягу, но та оказалась пуста.

Муж вернулся к кровати, швырнул на покрывало стопку одежды. Приказал:

– Одевайся. Ногу не трогай, пусть кровь течет свободно, больше заразы выйдет. Резать и прижигать не хочу, вдруг хуже сделаю? Сейчас придет Гудню, принесет мазь.

– А можно мне эля?
– дрогнувшим голосом спросила она.

Думала, что Харальд удивится, спросит что-то – но он тут же рявкнул:

– Ещё эля!

И сам метнулся к проему, рядом с которым к стенке была прислонена дверь, прорубленная топорами. Вернулся, протянул полную флягу. Замер рядом, внешне спокойный.

Даже губы у него больше не дергались, задираясь в оскале.

– Крысеныш! – позвала Забава.

Тот сразу громко заскулил, сунулся к ней. Она ухватила пса за загривок, уже занесла флягу над его носом – но Харальд перехватил её руку. Проворчал:

– На нос нельзя. Последний нюх отшибет… если он у него ещё остался после этого. Ничего, залижет. Лучше сама хлебни. И одевайся.

Ей хотелось ухватиться за его руку – и прижаться к нему. Но внутри внезапно полыхнуло странное темное недовольство. Непонятное, навалившееся холодной глыбой.

Словно и не её. Чужое какое-то. Следом в животе что-то шевельнулось. Быстро, нe больно, однако чувствительно.

Неужто ребеночек двинулся, мелькнуло у Забавы. В первый раз! И Харальду ведь не скажешь, не время сейчас для этого…

И вместо того, чтобы радоваться, она ощутила тревoгу. Сказала, глядя на Харальда:

– Это не просто крыса.

Потом подала ему эль.

– Этого я не буду. Не хочу.

А следом взялась за одежду. Подумала мельком – хорошо, что Харальд принес только женское. Теплую рубаху, теплое платье, накидку на плечи.

Он одно мгновенье смотрел молча – и вдруг уронил одобрительно:

– Тебе и не надо, как я смотрю.

А водички бы я попила, грустно подумала Забава. Но не гонять же Харальда за каждой малостью, словно он у неё в услужении. Тем более что в проходе стоят ярл Турле и Гунир. Небось ловят каждое слово, что доносится отсюда…

Девчонка изменилась как-то вдруг. К тому времeни, когда Сванхильд закончила одеваться, у неё уже и слезы высохли,и лицо стало спокойным.

В проходе наконец-то раздались шаги. В опочивальню торопливо вошел Кейлев. Следом за ним, прихрамывая, ворвалась Гудню – в одном платье, без плаща, держа в руках какие-то узелки и локтем прижимая к боку небольшой горшок. Заявила с порога:

– Нас тоже крысы покусали. Мою дочь, меня и Тюру. Ещё тех баб, что живут здесь со времен конунга Ольвдана. В женском доме этой ночью было неспокойно…

Из прохода вдруг послышался возглас Гунира:

– Что с моими дочерями?

А потом раздался звук тяжелых шагов – заезжий конунг торопился к выходу.

Кейлев метнул на Гудню укоризненный взгляд – и тут же спросил у Сванхильд, по-прежнему сидевшей на кровати:

– Живот не болит?

Та мотнула головой, едва заметно улыбнулась. Наверно, чтобы успокоить отца, решил аральд. Бросил, прислушиваясь к удалявшимся шагам Гунира: