Братоубийцы

Пригнул старик голову к груди, услышал:

– Отец Янарос, говори, как подобает. Отец Янарос, говори, как подобает. Ты пришел спросить Меня. Спрашивай.

– Что мне Тебя спрашивать, Господи? – пролепетал старик, весь дрожа. – Что Тебя спрашивать? Ты все знаешь.

– Я все знаю, но я люблю слушать человеческий голос. Говори.

– Где на земле Греции Твои следы, Господи, чтобы мне идти по ним? Вот что я хотел у Тебя спросить. Где Ты? С кем Ты? С черными? С красными? Чтобы мне идти с Тобой.

Послышался печальный смех, и снова голос Христа:

– Где я? Каждый год ты Меня воскрешаешь и не знаешь, где Я? На небе!

Отец Янарос топнул ногой. Его снова стал охватывать гнев.

– Оставь небо, Господи, оставь, не пришел ему час. Еще связана душа моя с плотью, я еще живу, еще тружусь на земле, борюсь, бьюсь в поисках пути. Здесь, на этой земле, на этом клочке земли, что зовется Грецией, на этой греческой скале, что зовется Кастелосом. О Кастелосе говори мне, Господи, о несчастной этой деревушке, что навязал мне на шею. Сойди в Кастелос и укажи мне путь! Этой милости я у Тебя прошу – другой не надо. Укажи мне путь, Господи.

Скрестил руки отец Янарос на распахнутой потной груди, голос его звучал теперь тише, был полон мольбы.

– Господи, протяни мне руку, веди меня. Сдать мне деревню партизанам или нет? Слушаю я партизанского командира в горах, он хочет принести справедливость и хлеб, чтобы не голодали больше, чтобы не страдал от несправедливости мир – и беру его сторону, Спускаюсь в Кастелос, слышу, как этот свирепый капитан кричит о родине, о религии, о чести – и беру его сторону. Я в смятении. Одна только надежда у меня осталась. Это Ты, Господи. Протяни руку, веди меня.

Спустилась ночь; должно быть, взошла луна, потому что окошко в алтаре засветилось мягким, ласковым светом. Ночная птица пролетела над церковью. И сердце отца Янароса вдруг наполнилось сладкой печалью.

И снова послышался ласковый, печальный голос:

– Отец Янарос, отец Янарос! Милости у тебя прошу. Не Бойся.

– Милости? Милости у меня, у муравья, Господи? Приказывай!

– Веди Меня.

– Я?! Ты же всеведущ, Господи!

– Да, но с помощью человека. Без тебя Мне трудно идти по этой земле, которую Я сотворил. Я спотыкаюсь. Я спотыкаюсь о камни, о церкви, о людей. Что ты таращишь глаза? Создал же я в глубине океана акулу – огромная рыба, а не может плыть, если не плывет перед ней крошечная рыбка-проводник. Ты – эта рыбка-проводник для Бога. Ступай, веди Меня.

Отец Янарос, дрожа, смотрел на Христа вытаращенными глазами. Правду Он говорит, а может быть, хочет ввести в искушение? Обоюдоостры Божьи слова. Знал это отец Янарос, давно знал. Обоюдоостры, двусмысленны, опасны. Горе тому, кто ослушается слова Божия, горе тому, кто послушается. Теряется ум человеческий: две двери – одна в Ад, другая – в Рай, и обе Божьим словом открываются. И от страха можно перепутать, не разобрать, которая ведет к Богу. Видел Отец Янарос перед собой две открытых двери и молчал, стараясь выиграть время, чтобы просветлел ум и принял верное решение. Не раз боролся отец Янарос с бесом, не раз – с Богом. Беса можно испугать, можно изгнать. А Бога?

Смотрел отец Янарос – на божественный Лик, молчал, обдумывал странные Божьи слова. Какой смысл за ними скрывается? Притворяется, что не знает – Он, Всеведущий?! Притворяется, что не может – Он, Всесильный?! Почему? Почему? Не любит нас, не хочет нас, не печется о людях?

Склонился отец Янарос, хотел упасть к ногам Христа и крикнуть: «Не оставляй меня одного, помоги!», – но не успел. Сурово и разгневанно звучал в его старческом теле таинственный голос:

– Не стыдно тебе, отец Янарос? Что просишь у Меня советов? Ты свободен, Я сделал тебя свободным. Что ж ты цепляешься за Меня? Хватит поклонов, встань, отец Янарос, не спрашивай совета ни у кого. Разве ты не свободен? Выбирай!

– Тяжела свобода, Господи. Может ли вынести ее человек? Очень тяжела, Отче.

И раздался голос – снова тихий и печальный:

– Тяжела, сын Мой, мужайся!

Закрылись недра, умолкли. Отец Янарос поднял голову с груди! Внезапная сила взошла от каменных плит пола, спустилась с купола, от Вседержителя, и наполнила ему грудь и чресла. В первый раз, разговаривая с Богом, он почувствовал такое мужество и уверенность.

Он прижал ладонь к груди.

– Итак, я беру на себя, – проговорил он громко, словно принося клятву, – итак, я беру на себя спасение или гибель моей деревни. Мне решать. Я свободен. Ты прав. Быть свободным – это значит: честь или бесчестье – всё мое. Это значит, что я – человек.

Он перекрестился, привстал на цыпочки, прикоснулся губами к лику Христову.

– Отче, – сказал он, – прости меня, если сказал я что лишнее. Красный демон гнева часто одолевает меня. Прости. Одного прошу у Тебя: сделай так, чтобы говорил я мягко и ласково, без гнева и досады. Но и Ты склонись с небес, взгляни на несчастную землю, призри ее и помилуй; как Рахиль плачет она о детях своих.

Он почувствовал покой. Всякий раз, когда говорил он с Богом, то вначале обливался потом, ноздри полнились серой и страхом, он сопротивлялся, боролся, гневался, затем мало-помалу отходил, смягчался, примирялся, невидимая рука касалась его сердца, и оно умиротворялось.

Он низко поклонился и довольный прошептал:

– Помирились мы, слава Тебе, Господи. Опять мы в мире. Снова Бог для меня – Сосед, Друг, Заимодавец, Простивший мне долги. Свалилось бремя!

X

.

Он нагнулся, взял скуфью со скамьи, собираясь выйти из церкви; забрав в горсть волосы, принялся убирать их под скуфью – и тут в темноте раздался глухой стон, скрипнула скамья. Волосы у отца Янароса встали дыбом. Испугался, но стало ему стыдно своего страха, и, нащупав свечу в паникадиле, он зажег ее от лампады перед иконой Христа, и направился прямо к скамье, откуда доносился стон. Дрожала свеча в руке, но он поборол себя, подошел, нагнул свечу – вцепившаяся в скамью старуха вскочила на ноги, а вслед за ней четыре других подняли на свет свечи с соседних скамей свои желтые морщинистые лица.

– Кто вы? Что вам здесь надо? Выйдите из-за скамей! – закричал отец Янарос, отодвигаясь.

Старухи скатились со скамей, сгрудились на полу, вцепились в края Плащаницы. Склонился над ними священник, поднес к каждой свечу – какая боль на лицах, какие исплаканные, пустые глаза, пересохшие горькие губы!

«Вот они, лица Греции, – подумал отец Янарос, содрогнувшись, – вот они, матери...»

Низко нагнувшись, смотрел он на пять осиротевших старух, и показалось ему вдруг, что это пять великих Греческих Матерей: Мать Румелии, Мать Македонии, Мать Эпира, Мать Пелопоннеса и величавая Мать островов...

– Что вам здесь надо, в Кастелосе? – спросил он оторопело. – Кого-вы ищете? Кто вы?

Заговорили все сразу, завопили, забили себя в грудь.

– Ничего не понимаю! Галдеж какой-то! Пусть говорит одна!

Самая старая поднялась с колен, сделала другим повелительный знак, лицо у нее было из жесткого камня.

– Молчите, – сказала она. – Я буду говорить. Самая старшая.

Она повернулась к священнику.

– Мы все матери, у каждой из нас сыновья на войне, у одних здесь, в долине, у других в горах. У всех нас есть по одному убитому. Я старая Кристалления из Халикаса. Что с тобой случилось, отец Янарос, что ты меня не узнал? Или ты в себя еще не пришел после богохульств?