Братоубийцы

Сказало так солнце и поднялось еще выше, дошло до вершины небосвода, остановилось.

Теперь – пустыня, песок; дымится раскаленная кора земли, вода оскудела, колодцы пересохли. Горы – розовые и фиолетовые, свет льется по их склонам, как водопад, другого водопада в пустыне этой нет. Только редко-редко встретится финиковая пальма, верблюд, блестящая змея, да резкий печальный крик разорвет воздух. Поднимается жгучий ветер, двинется песок, покатится, как море – дрожь пройдет по телу земли. И вдруг в бескрайней пустыне – шатры. Смуглые женщины с длинными ловкими пальцами, выкрашенными хной, смешивают муку с водой, трут камень с камень, вспыхивает пламя, поднимается дым – истинное знамя человека, – и воскресает смерть. А мужчины в белых чалмах сидят в стороне, скрестив ноги, и слушают: приехал торговец с дальних морских берегов, из стран неверных, продает бусы и зеркала, соль и разноцветные ткани. Сидит и он, скрестив ноги, в тени шатра и рассказывает, что творится там, в далеком многолюдном мире. Он говорит о волшебных машинах и новых винтовках, о белых женщинах и белокурых мальчиках. Говорит о бедных и богатых, о людях, которые голодают, а потом восстают, взламывают двери богачей, садятся за накрытые столы, ложатся в мягкие постели, седлают стальных крылатых скакунов и чего только не выделывают в воздухе.

Слушают они, и загораются сердца у бедуинов, прищурили они глаза устремили их туда, в жаркий воздух, к западу. А торговец понимает: настал час – и достает книжечку из-за пазухи и читает. Это, говорит, новый Коран, последнее послание Аллаха, пришло издалека, с севера, из новой Мекки, которую зовут Москвой. Возродился Пророк, взял себе новое имя, написал новый Коран, снова призывает арабов, всех верных собратьев вокруг него, опять разграбить мир. Не надоела вам пустыня, презрение, голод? Вперед, настал час, разверните по ветру зеленые знамена Пророка! Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его.

Круглое, доброе лицо солнца расплылось в улыбке.

– Все в порядке, – думает оно. – Упало семя в пустыне, скоро увидим мы, как пустыня зацветет. Торговец этот, как голодный жук, летает от цветка к цветку, от шатра к шатру, от сердца к сердцу, разносит на крыльях красное семя. Прими, мое благословение! Надоело уже мне старое лицо Земли. Я ведь извозчик: езжу и езжу по одной дороге, год за годом, вижу, как одни и те же хозяева секут одни и те же спины. Так пусть же повернется колесо, пусть явятся новые лица на свет, пусть продвинется чуть-чуть вперед сердце, пусть продвинется и его колыбель – мир! Давай, торговец, давай, апостол жук, смелей! Я видело за свою жизнь тысячи таких жуков, как ты, все они нахваливали один и тот же товар, но всегда под другими именами. Вы мне нравитесь, великие сказочники! А люди, вечные доверчивые дети, верят сказке, а когда ей поверили – так всесильна, душа человека! – сказка становится правдой, на век, на два, на три, на четыре. А потом они с изумлением в глазах видят, что это сказка, громко смеются и прогоняют ее. И приходит новая сказка с новыми сказочниками, новый порыв охватывает мир. Вот так проходит и мое время... Ну, будь здоров, сказочник, хорошей тебе распродажи. Прости меня, я должно идти дальше.

Встряхнул головой капитал Дракос, окинул взглядом все вокруг себя, увидел крутые скалы, где много месяцев назад воздвиг он знамя свободы; все земли и моря сошлись на эту скалу. Много месяцев назад гора и люди соединили свои судьбы. стали одно, и капитан Дракос чувствовал, что он, будто кентавр, от пояса и ниже был этой горой. Получил капитан от нее свою суровость и дикость; гора же, казалось, обрела человеческую душу. Она действительно обрела человеческую дулу и, казалось, что, вздымаясь к небесам и глядя сверху на долину, она бросала вызов “черным шапкам”, понимая, что она не просто гора, как другие горы, а оплот свободы. Не один уже месяц человеческие руки покрывались кровью, добираясь до ее недр, высекая в ней гнезда для пушек, воздвигая брустверы, прокладывая тропки. Снаряды всю ее покрыли ранами, камни обгорели, а терновник и приземистые деревца, умудрившиеся вскарабкаться на такую высоту, превратились в уголь. Напилась человеческой крови эта гора, наелась человеческого мозга, ущелья ее засыпали человеческие кости – и стала гора оборотнем, пошла с партизанами, воевала за свободу, рычала во время боя и стращала врагов, а время от времени ее вершина извергала пламя, подавая знак другим вершинам.

– Все хорошо, все хорошо, – бормотал капитан Драное печально, – но я не выдержу, взорвусь.

Он гневно отшвырнул камень, который крошил в руке, услышал, как тот застучал по склону, отзываясь эхом в нем самом, а потом затих.

– Что за черт? – проворчал он. – Какой бес сидит во мне куда он толкает меня? Всю мою жизнь он правит мною, он, а не я. Свобода, говорят, да какая тут свобода? Он один свободен, бес, что сидит в нас, а не мы! Мы для него лошаки, а он оседлал нас и едет. А куда едет?

Прошла перед ним вся его жизнь, вспомнил он молодость: ел, пил, пьянствовал, обнимал, чтобы забыться. А забытья не было. Бес восставал в нем и кричал: «Стыдись, стыдись, свинья!» Он покинул родину, чтобы его не слышать, нанялся боцманом на грузовой корабль, затерялся в морях. Что это была за жизнь! Шум, рев, ужас!

Пригнул капитан Дракос голову к волосатой груди: раскололись внутри могильные камни, вырвалась на свет старая бродяжническая жизнь, ожили в нем радость, горечь и стыд его молодости. Ничто, значит, не умирает в нас? Ничто не умрет, пока мы живы? Снова застучали в висках моря, которые он избороздил, корабль, товарищи, экзотические порты: Александрия, Суэц, Порт-Судан, Цейлон, Малайя, Гонконг – грязные желтые моря, грязные желтые женщины... Снова ударил ему в ноздри тошнотворный запах мочи, специй и мускуса, которым пахли потные женские подмышки. Как он выходил на берег, свежевыбритый с подкрученными черными усами, с сигаретой за ухом, прохаживался по тайным кварталам и выбирал женщин. Он завязывал знакомство очень легко, очень быстро: подмигивал приглянувшейся ему женщине, или хватал ее за руку или смотрел на нее и ласково мычал, как теленок. Любовь для него была как игра, в которую он играл с друзьями, когда был маленьким – игра в чехарду. Человек пять-десять мальчишек-игроков подставляли спины, низко нагнувшись, а он плевал на ладони, разбегайся, молнией перепрыгивал через одного, другого, третьего, и победно приземлялся на носки.

Так из чего же сделано тело человека, что оно может давать и получать такое счастье? Что такое губы – кусок мяса, а прикасаются они к твоим губам, и в голове темнеет? Великое счастье чувствовал Дракос, прижимаясь к женскому телу, сама душа в эти минуты превращалась в плоть, и она радовалась крепкому объятию. И он возвращался на рассвете на корабль со связками бананов и ананасов, и с шелковыми платочками, надушенными камфорой и мускусом.

Бывало и так, что смерть взбиралась на корабль, и они вступали с ней в схватку, гнали ее, нагло рассевшуюся, с носа корабля. Море опять затихало, и моряки вытаскивали на палубу котел с дымящимся мясом, бутылки ходили по кругу, они пьянели, и каждый начинал говорить о месте, откуда он родом, доставал из-за пазухи фотографию, передавал из рук в руки, чтобы все полюбовались на жену и детей, ждавших его на родине. А у Дракоса не было ни жены, ни детей, чтобы показать их товарищам. Но у него всегда была при себе старая фотография отца, отца Янароса – в епитрахили, с крестом на груди, с раскрытым тяжелым Евангелием в руках, и он показывал ее товарищам и хохотал. Видя это, смелели и остальные, начинали и они смеяться. «Здорово, козлиная борода! Ну, герой!» - кричали они и хором затягивали погребальные молитвы «Последнее целование дадим...»

Что это была за жизнь! Вое в ней было: и контрабанда, и позор, и удаль! Однажды он поднял мятеж на одном из кораблей: собрал вокруг себя команду, схватил пьяного капитана, запер его в трюме и сам встал за руль, потому что поднялся шторм, корабль был в опасности, а капитан с двумя желтыми женщинами на коленях пьянствовал в каюте. В другой раз на них напали японские корсары, разгорелась ожесточенная схватка в открытом море, капитан Дракос захватил трех корсаров, привязал их на корме, отвез в Гонконг и продал.

И вдруг все бросил: корабль, контрабанду, женщин. Они встали на якорь в одном индийском порту, и тут пришла телеграмма: война в Албании, ночью вероломно вторглись макаронники, топчут греческую землю, нацелились уже на Янину. Только услышал он, взметнулся в нем чей-то голос: это был не его голос, это был голос его отца, его деда, древний голос свободы и смерти. Услышав этот голос, взъярился капитан. «Ах, ты приказываешь мне исполнить долг? Я в твоих приказах не нуждаюсь, сейчас увидишь!» Он сел на самолет и вернулся на родину. Надел военную форму, пошел на войну отличился, получил нашивки; настали черные дни, осквернена была родина, переполнена сапогами, гитарами, болгарскими шапками. Ушел в горы капитан Дракос – с ним было человек пятьдесят, оборванных, разутых – и воевал со всеми этими империями, пока не пришел благословенный день и не подул Божий ветер, изгнавший захватчиков и оставивший землю Греции грекам.

Отрывок, заключенный в звездочки, является черновым наброском, который писатель не успел доработать. Он включен в книгу только для того, чтобы не прерывать повествование.

***

Месяцами он не мылся, не брился, не менял рубашки. Каким был закопченным, заросшим, грязным – приехал в Салоники отпраздновать освобождение родины. Пришел в турецкую баню – вымылся; сходил в цирюльню – выбрился; сменил белье и пошел в портовую таверну со старыми боевыми товарищами. Три дня и три ночи пили они и пели песни свободы. На четвертый день, под вечер, вошел в таверну еврей – средних лет, горбоносый, толстогубый, некрасивый и – подсел к ним. Они ему поднесли раз, другой, захмелел тот, развеселился.

– Эй, ребята, – сказал он, – с вашего позволения, расскажу я вам сказку. Слушайте внимательно, братья. Молодец, кто поймет. Клянусь вам Богом, в Которого я верю, кто ее поймет, если не было у него до сих пор глаз, то будут глаза, если сердца не было будет и сердце. Встанет он, выйдет из этой таверны, оглядится вокруг и закричит: что за чудо, мир изменился.

– Давай, жид, давай, не мучай нас! – закричал Дракос и налил ему вина. – Пей, башка лучше работать будет.

Опрокинул еврей рюмку и начал.