Братоубийцы

Командир расхохотался.

– Любовь! Любовь! И не надоело тебе? Ты для этого пришел в горы? Винтовка! Винтовка! Вот тебе наш ответ. Возвращайся-ка домой!

– Я же сказал, что у меня есть к тебе разговор. Не уйду.

– Я слушаю, говорю тебе. Но оставь только, добром прошу, эти свои разговорчики о Боге да о любви. На нас твои заговоры не действуют. Говори без уверток: зачем пришел?

– Сдать тебе свою деревню, Кастелос.

Командир повернулся к партизанам.

– Принесите отцу Янаросу раки, пусть выпьет. Согреется и окрепнет.

Он повернулся к отцу, голос его насмешливо дрогнул.

– Продолжай, старик. Начал ты хорошо. Давай дальше!

– Не смейся! – гневно проговорил священник. – Нелегко мне сдать деревню, нелегко и тебе будет ее взять. Не в моих и не в твоих руках Кастелос. Он в руках Божьих, Говори с почтением.

Девушка принесла бутылку раки и два стакана, налила их.

– Я в горячительном не нуждаюсь, – сказал командир, отодвигая стакан, которые протянула ему девушка. – Дай старику.

– И я не нуждаюсь, – раздраженно сказал отец Янарос. – И что ты тут мне заладил: "старик", "старик"? Я не старик.

Они минуту помолчали. Смотрели друг другу прямо в глаза, подстерегали один другого, отец и сын, молчали.

«Нет, это не человек, это не мой сын, прости Господи! – кричал в душе отец Янарос. – Не верю я ему, не сдам деревню, уйду!»

Не на месте было сердце и у сына. Смотрел он на отца, и в глазах темнело. Чего он только не перенес от него, когда был мальчишкой, зверем неукротимом, и бился этот старик, чтобы сделать из него человека! Боялся он отца, ненавидел, однажды ночью поджег на нем одеяло, хотел сжечь. И в ту же ночь перепрыгнул через стену во дворе и убежал. И никогда больше не возвращался.

– Давай, договаривай, – взорвался он, сжимая кулаки, – И не думай, что я в тебе нуждаюсь. Я поклялся, что завтра сожгу эту деревню.

Проплыли перед глазами отца Янароса одетые в черное женщины, голодные дети, горящие дома, гниющие в горах трупы, все гибнущее эллинство. Посмотрел на рослых парней вокруг костра: одни стоял молча, не шевелясь, словно деревья, крепко вросшие корнями в землю; другие, словно звери голодные, залегшие в засаду, третьи – словно архангелы. «Что мне делать? – думал он. – По какому пути пойти? Как сделать, чтобы эти деревья, звери и архангелы болели моей болью?»

И вдруг, когда голова у него уже гудела, одуревшая от мыслей, он услышал в сердце голос Бога. Он узнал Его. Всякий раз, когда ум у него мешался, и тысячи противоречивых голосов звучали в мозгу, перекрикивая один другого, вдруг раздавался в сердце спокойный, ясный голос, Божий голос – и наводил порядок. Услышал его и теперь, отец Янарос, и окрепли у него колени. Он протянул руку, коснулся сжатого кулака командира.

– Сынок, – сказал он, и голос его задрожал. Чувствовал он, что от этого мига зависят тысячи жизней. – Сынок, хочешь, я встану перед тобой на колени, только выслушай. Да, я знаю: много перенес ты от моей руки, когда был маленьким. Я делал это для твоего блага. Знаешь сам, и глину месят и бьют, чтобы сделать из нее кувшин. Долго я тебя мучил, теперь пришел твой черед. Я, отец Янарос, что до сих пор только Богу кланялся, кланяюсь теперь тебе и прошу, сынок, выслушай меня. Спустись завтра ночью, в Великую субботу, в село, мы тебе сдадим ключи и устроим вместе Воскресение и обменяемся, поцелуем любви. Только никого не убивай. Слышишь? Не убивай никого!

Зажал в кулак капитан Дракос густую свою бороду, закрыл ею смеющийся рот, но промолчал.

– И никого не тронь в деревне, — умоляюще продолжал отец Янарос, – уважай жизнь, честь и имущество людей.

– Многого просишь!

– Многого прошу, потому что многое даю. Никого не убивай, хватит уже!

– И даже эту собаку капитана? И этого подлого старикашку Мандраса с сыновьями?

– Никого, никого. Это все мои люди. Я дам за них ответ во время Второго Пришествия.

– А я должен дать ответ здесь, во время Первого Пришествия, ответ моим товарищам, которых убивали на улицах и в переулках Кастелоса, отец Янарос. И не хмурь мне брови, не пугай! Думаешь, я еще маленький, и ты будешь меня драть, как собаку? Помнишь, как подвешивал меня вверх ногами и сёк кнутом по пяткам, пока кровь не выступала? Чтобы я стал человеком, говоришь? Как-то ночью поджёг я твой дом, подожгу и твою деревню! Не торгуйся со мной. Пришел мой черед!

Снова, предстала перед глазами старика горящая деревня. Но скрепил он сердце, и не дал ему выскочить из груди.

– Я разослал гонцов по окрестным селам, капитан Дракос, завтра в полдень соберется перед церковью народ, и мы двинемся на казармы. Свяжем капитана, большинство солдат будем с нами, мы дадим сигнал. Вот что я пришел тебе сказать, это приказал мне сказать Бог. Сжалься, командир. Поклянись, что никого не тронешь.

Командир оглядел партизан. Комиссар Лукас подошел к нему, открыл было рот, чтобы дать совет, но капитан зажал ему рот рукой.

– Я приму решение один, – рявкнул он. – Я здесь командир!

Он закусил усы, погрузился в молчание. Лицо его было неподвижно и сурово, как камень, на мало-помалу сатанинская ухмылка стала раздвигать толстые губы. Он повернулся к отцу Янаросу.

– Хорошо, – сказал он. – Я никого не трону. Клянусь.

Нo старик покачал головой.

– Чем ты можешь поклясться? – проговорил он. – Чем может поклясться человек, не верящий в Бога?

– Клянусь Идеей. Это мой Бог.

– Идей нет. Есть только люди, носящие в себе идеи. И идеи принимают внешний вид и рост тех, кто их в себе носит.

– У меня рост большой. Ну, ладно. Уговор дороже денегI

– Да будет над нами рука Господня, – сказал отец Янарос и перекрестился.

– Если у Него есть рука, - ответил командир и расхохотался.

Он повернулся к партизанам.

– К оружию, ребята? Народ воскресе?

–Воистину воскресе, командир! –грянули они, и смех эхом отозвался в горах.

Возвел старик глаза к небу, у него искал помощи. Но у неба были свои заботы, где ему было слушать отца Янароса. Небо готовилось к рассвету.

XVI

.

«Семь раз в сутки дует Бог на тростники и сгибает их. На какие тростники? – на людей. Дунь, Господи, на Дракоса и согни его», – говорил сам с собой отец Янарос, спускаясь вниз. Когда он обогнул сказы и скрылся из виду у партизан, он остановился и воздел руки к небу.

– Господи, – вскричал он громко, чтобы голос его достиг небес, – Господи, доколе предводителем людей будет Антихрист? Доколе человек будет смотреть на человека и не верить ему? Честные люди в опасности, а сколько их есть? Мало их, почему Ты их не пожалеешь? Почему дал Ты им только любовь, добродетель и смирение? Почему Ты не дал им и силу? Их надо Тебе препоясать оружием, их, а не других. Другие – волки, есть у них зубы, когти, сила. А у овец? Их вооружи, Господи, чтобы не пожрали их волки. А когда сойдешь снова на землю, не сходи агнцем – сойди добрым львом... Думаю я, думаю снова и снова и не могу понять. За что так тяжело наказуешь, Господи, тех, кто Тебя любит?

Немного полегчало у него на душе после того, как он высказал свою обиду Богу. Снова он двинулся в путь, заторопился в Кастелос. Луна уже зашла, с неба проглядывал день, вскоре стала вырисовываться деревня среди скал – камень среди камней. Вот уже видны крыши домов, позеленевшие и почерневшие черепицы, печные трубы без дыма, кучка лачуг, больных проказой, а посреди –церковь, печальная, состарившаяся мать, дом Божий по образу и подобию домов человеческих. А в церкви – Христос, покоящийся на Плащанице, на полевых цветах. Сегодня Великая суббота, Он ждет, чтобы люди Его воскресили.