Братство дороги

– Смотри под ноги, – говорю я. – Тут становится скользко.

Мы переваливаем через вершину гребня и начинаем спускаться в тень долины. Пронзительные стоны ветра смолкают до жалобного воя. Света не так много, но внизу, где по склону змеится тропа, я замечаю что-то неладное.

Я останавливаюсь, и Греб, ткнувшись в меня, разражается бранью.

– Там что-то не так с дождем.

Я всматриваюсь. Кажется, что на широком участке дождь падает слишком медленно, капли зависают над землей и образуют серую пелену падающей воды.

– Медленное время, – говорит Джон, не поворачиваясь и не повышая голоса.

Греб пинает меня по икре, и я иду дальше. Я слышал о медленном времени. Его клочья разбросаны по Аркадским горам – отголоски тех дней, когда Зодчие разрушили мир. Когда мир разлетается на осколки, всегда оказывается, что появились новые правила. У них был День Тысячи Солнц. У меня были тернии.

Я следую за нубанцем внутрь участка медленного времени – полосы в два-три ярда шириной. Снаружи кажется, что дождь падает свободно. При входе в это место окружение меняется, словно все нормально только там, где я иду. Впереди и позади дождь долбит землю так, словно каждую каплю выпустили из баллисты и она может пробить отверстие в броне. Мы проходим участок насквозь. Греб все еще с трудом продвигается, по-прежнему позади меня, медленно, как уличный мим, даже еще медленнее, пока не выбирается наружу и не начинает ускоряться. Медленное время прилипает к нему, не желая выпускать пленника. Даже на расстоянии в десять ярдов оно все еще цепляется за его кожу, но наконец он идет с нами в одном темпе.

Мы движемся вперед, и за выступом скалы открывается странное зрелище. Как если бы пузырь из прозрачного стекла, почти невидимого, пересекал склон горы. Дождь стекает с него, увлекаемый со своего обычного пути невидимыми течениями. В центре полусферы, у самой земли, манит обещанием бриллиантов голубой свет. А над ним возвышаются статуи.

– Идиоты. – Джон машет в их сторону рукой, когда мы проходим мимо. – Я могу понять, как в ловушку попался первый, но остальные семеро?

Мы уже достаточно близко, чтобы увидеть, что это не статуи. Восемь путников, тот, что ближе всех к голубому свечению, одет так, словно сошел с какой-нибудь пыльной масляной картины, которые развешивают на стенах в замках. Они как мушки в янтаре, как мотыльки, привлеченные светом огня, в котором мы все сгораем. Какой мир будет ждать их, когда они надумают вернуться?

– И что, во всех ли пузырях времени есть такой наглядный предостерегающий огонек в центре? – вслух интересуюсь я, но никто не отвечает.

Я оглядываюсь еще раз, пока они окончательно не скрываются из поля зрения. Все они хранятся там как воспоминания о прошлом, а снаружи пробегают дни и месяцы. У меня в голове есть свои пузыри времени – места, в которые я возвращаюсь вновь и вновь.

Когда я в первый раз убил человека и оставил Зал Исцеления в огне, боль в ранах от яда терний была нестерпимой. Меня нашел отец Гомст. Память переносит меня на крышу башни, свесившись с края которой я разглядываю закручивающиеся языки пламени внизу и огни фонарей охотящейся на меня отцовской охраны. Мы стоим на башне, вдвоем, скованные минутами ожидания. Я часто возвращаюсь к этому моменту, в очередной раз пытаясь понять, и ничего не получается.

Отец Гомст поднимает обе руки.

– Тебе не нужен нож, Йорг.

– Я думаю, нужен. – Лезвие дрожит в моей руке не от страха, а от той лихорадки и эмоций, которые она во мне вызывает. Словно что-то несется на меня, что-то захватывающее, ужасное, внезапное… мое тело дрожит в нетерпении. – Чем еще я буду резать?

– Отдай его мне.

Он не тянется к ножу. На шее у него золотой крест и талисман Зодчих – древний, расколотый, частично оплавленный кусок пластмассы, посеребренный, как церковная икона. Он говорит, что Бог слышит его через него, но я не чувствую никакой связи.

– Тернии не отпустили бы меня, – говорю я ему.

Сэр Ян бросил меня в глубь тернового куста. У него была такая гора мышц, что он смог оторвать дверцу кареты и выкинуть меня подальше, пока нас не настигли солдаты моего дяди. Сильный человек может бросить девятилетнего ребенка довольно далеко.

– Я знаю. – Отец Гомст вытирает дождевые капли с лица, проводя рукой от лба к подбородку. – Из терновника и взрослому тяжело вырваться, Йорг.

Если бы он мог действительно говорить с Богом, то знал бы мой приговор и не стал бы тратить слова попусту.

– Я мог бы спасти их. – Терновник спрятал меня у себя в глубине, он удерживал меня. Я видел, как умирал маленький Уильям, три вспышки молнии – три застывших мгновения расправы. – Я мог бы спасти их.

Но я чувствую гнилой вкус лжи на языке. Неужели хоть что-то могло удержать меня от того, чтобы помочь Уильяму? Неужели хоть что-то могло удержать мою мать? Что? Можно вырваться из любых оков, продраться через все тернии. Вопрос только в том, что ты готов потерять и какую боль перетерпеть.

Греб толкает меня, и я возвращаюсь на гору. Смрад его тела настигает меня, несмотря на дождь.

– Не останавливаться.

Как будто он уже забыл, за что я, черт возьми, убил Эйвери. Суд… Я готов к нему.

* * *

– Здесь.

Джон поднимает руку, и все мы останавливаемся. Я не сразу замечаю Арку. Это скорее не арка, а дверной проем, узкий и окаймленный серебряной сталью Зодчих. Она возвышается на платформе из камня Зодчих, литую поверхность которой все еще видно среди разбросанных камней. В двадцати ярдах груда костей: черепа таращатся на меня, некоторые здесь недавно, некоторые уже рассыпаются в прах, но все очищены от плоти заботливыми воронами.

– Что произойдет, если мы не Выбранные? – На вопрос нубанца отвечают ухмылки мертвецов.

Джон вытягивает меч. Старый клинок, зазубренное, покрытое пятнами железо. Джон становится с противоположной стороны Арки. Трое других мужчин занимают позиции вокруг Арки, и Греб, который теперь понукает меня вместо Эйвери, вынимает нож.

– Эй, здоровяк. Ты первый.

– Когда пройдешь в Арку, стань смирно и жди приговора. Дернешься, и я убью тебя, несмотря на милосердие ритуала. – Джон изображает смертельный удар.

Нубанец оглядывается на Выбранных, стряхивая с ресниц капли дождя. Он думает о драке, задаваясь вопросом, когда подвернется удобная возможность. Сжав в кулаки и соединив вместе связанные руки, он поворачивается ко мне:

– Мы жили, Йорг. Я рад, что мы встретились.

Его глубокий голос не дрожит. Нубанец подходит к Арке правосудия. Его плечи почти касаются стали с обеих сторон.

– Отказа… – говорит Арка голосом, ни мужским, ни женским, и вообще не похожим на человеческий.

– В сторону. – Джон делает знак клинком с презрением на лице. Он знает, что нубанец ждет своего шанса, и не дает ему ни одного. – Ты следующий. – Нубанца охраняют двое Выбранных.

Я делаю шаг вперед, наблюдая, как отражение скользит по стали Зодчих по мере моего приближения. Интересно, какими преступлениями запятнан нубанец. Хоть он и лучший из нас, нельзя выжить на дороге и остаться невинным, независимо от обстоятельств, из-за которых ты там оказался. С каждым шагом я чувствую, как в меня впиваются тернии. Они не могут удержать меня. Но они удержали меня той ночью, когда мир изменился.

– Суди меня.

И я ступаю под Арку. Мороз пробегает вдоль позвоночника, холодный огонь разливается по венам. Снаружи мир замирает, капли дождя зависают в полете на мгновение или на столетия. Я не могу сказать точно. Движение возвращается почти неощутимо, капли снова начинают ползти к земле.