Бросок Венеры

Мы снова сели на свои места, за исключением Дианы – она, извинившись, вышла (наверняка побежала рассказывать всё матери).

Дион снова прокашлялся.

– Так ты помнишь меня?

– Учитель, - так я называл его в Александрии – и даже теперь, хотя разница в возрасте между нами была не так уж велика, что-то мешало мне обратиться к нему просто по имени, - учитель, разумеется, я тебя помню. Такого человека, как ты, трудно забыть!

– Я думал, что через столько лет… А теперь, когда мне назвали твоё имя, я так и не смог поверить, что это – тот самый Гордиан, которого я знал давным-давно. Впрочем, имя у тебя редкое, и мне говорили, что в молодости ты был в Александрии. Да и то, что мне о тебе рассказывали, весьма подходило к тому юноше – из достойного саженца выросло достойное дерево. У вас ведь тоже есть такое выражение? И я правильно употребляю времена? Отлично. Но сейчас я повсюду сталкиваюсь с опасностью и предательством, поэтому не мог прийти к тебе в открытую. Ты ведь понимаешь, почему я скрывал своё лицо? И почему я с таким опасением отнёсся к твоему вину – и в самом деле на редкость замечательному?

Во взгляде Диона сквозила тревога. Он снова стал грызть ноготь.

– Даже когда я увидел тебя – у меня ещё не было полной уверенности, что ты и есть тот Гордиан, которого я когда-то знал. Время на всех налагает свою печать. Наложило и на тебя – впрочем, ты это и сам знаешь.

Он кивнул на моё лицо. Коснувшись подбородка, я понял, что речь идёт о моей бороде, и улыбнулся.

– Да, в то время я был гладко выбрит. В Александрии слишком жарко, чтобы носить бороду – а я был слишком молод, чтобы моя борода выглядела пристойно. Или ты имеешь в виду седые волосы среди чёрных? Да, седина и морщины – это маска, которую надеваешь против своей воли. Но такова участь всякого, кто не умер в молодости.

Дион кивнул, всматриваясь в моё лицо. По его взгляду я понял, что он всё ещё пытается решить, можно ли мне доверять.

– Я должен быть очень осторожным, - промолвил он, наконец.

– Твои обстоятельства мне отчасти известны, - ответил я. –Путешествие из Александрии, нападения на твоих спутников после высадки в Неаполе, угрозы в твой адрес, открыто звучащие в Риме, безразличие Сената.… А на Форуме все только и толкуют, что о «египетском вопросе».

– Но как ты догадался, что это Дион? – спросил галлус, вновь наполняя свою чашу вином.
– На римских улицах наш маскарад вполне действовал – никто ничего не заметил. Хотя, конечно, вблизи всё может выглядеть иначе.

– Да, как ты понял, что это я? Ты не мог узнать моё лицо: я всё время держал его в тени, оно было накрашено, и к тому же за столько лет совершенно изменилось. Не мог ты узнать и мой голос – я его изменил, и к тому же почти всё время молчал.

– Учитель, я не знаю точно, зачем ты посетил меня. Предполагаю лишь, что это связано с моей репутацией, за которую я и получил прозвище Сыщик. Кто ты такой, мне было ясно почти с самого начала. Если бы я не мог решить такую простенькую задачу – я не стоил бы того, чтобы ты тратил на меня своё время.

– Объяснись, - потребовал Дион тем учительским голосом, который не спутаешь ни с каким другим.

– Внеси хоть немного ясности, - присоединился к нему жрец, со смехом ставя чашу на стол и встряхивая своими бесцветными волосами.

– Хорошо. То, что вы не те, за кого себя выдаёте – это было ясно и мне, и Диане, и моему привратнику Бельбону.

– Что же выдало меня? – спросил Дион.

– Сущие мелочи. Мужчины и женщины двигаются, говорят и держат себя по-разному, но кто возьмётся перечислить все различия? Актёр может правдиво изобразить женщину, но он-то этому обучался. Вот я и подумал: если взять женскую столу и пририсовать к ней твоё лицо – получится один к одному то, что я вижу перед собой.

– Неубедительно. Объясни, в чём дело? Мне необходимо это знать: если моя личина не годится, я должен найти себе другую. Для меня это может означать различие между жизнью и… - он снова укусил свой ноготь, но, поймав себя на этом, раздражённо дёрнул своей морщинистой шеей.

– Для начала – тебя выдали ногти. Римские матроны за ними всегда тщательно ухаживают.

– Ах, это… - он смотрел на свои ногти чуть ли не с отвращением. – Мерзкая привычка. Казалось, я окончательно избавился от неё – но она вернулась, стоило мне ступить на землю Италии.

– Даже если бы ты снова отрастил ногти, остаются ещё руки. Таких загорелых, обожжённых солнцем рук нет ни у одной римлянки. Они есть разве что у рабов и крестьян – да ещё у иноземцев, приехавших из таких стран, где солнце круглый год опаляет всех, от царя Птолемея до полевого раба.

– Птолемей! – Дион словно выплюнул это имя.

– Да, я заметил, как ты повёл себя, когда я упомянул Птолемея. И это ещё более укрепило меня в догадке: мой дом посетил сам Дион Александрийский.

– Но ты всё ещё не объяснил, как пришёл к этой догадке, - заметил евнух. –«Объяснись!» - передразнил он Диона.

– Вот каким путём я шёл. Мой посетитель одет как женщина, но женщиной не является. Следовательно, у него есть причина скрывать свою личность. Кроме того, тебе явно грозит опасность – я заметил твою нервозность, и к тому же, хотя в желудке у тебя урчало от голода, ты отказался от еды. Смуглые руки, акцент – значит, иностранец… - я пожал плечами. – Впрочем, объяснять всё шаг за шагом было бы слишком утомительно – не так ли, учитель? Попроси ткача в деталях рассказать, как он сделал этот ковёр – и ты неизбежно запутаешься. Достаточно сказать, что я пришёл к выводу: мой гость – никто иной, как Дион из Александрии. Я слышал о твоём тяжёлом положении, о том, что ты скрываешься в каких-то домах здесь, на Палатине – и тут я подумал, что этот иностранец, выглядящий загнанным зверем, и есть Дион. Но этот вывод нужно было проверить, и я устроил тебе испытание. Я говорил о философии, о своей прошлой жизни в Александрии, о царе Птолемее. Ты вёл себя именно так, как должен был вести себя настоящий Дион. Конечно, это не философия и не математика, но согласись, учитель: мой ум работает именно так, как ты когда-то научил его работать.

Философ наконец-то улыбнулся и кивнул. Странная вещь: я, разменяв шестой десяток, всё ещё радуюсь одобрению учителя, которого не видел уже тридцать лет.

– А что насчёт Тригониона? – спросил он.

– Да, что насчёт меня? – поддержал его галлус. Его глаза блестели. (Я говорю «его глаза», но многие на моём месте могли бы употребить выражение «её глаза»: о евнухах так же часто говорят в женском роде, как и в мужском).

– Признаюсь, Тригонион, поначалу ты поставил меня в тупик. Я, конечно, знал, что ты не тот, за кого себя выдаёшь – но я сделал из этого ошибочный вывод. Я думал, что ты молодая женщина, которая пытается выдать себя за мужчину – поэтому и надела тогу, и спрятала волосы под шляпой.

Галлус, запрокинув голову, хрипло расхохотался:

– А что, вполне логично! Какая пара подходит для старого мужчины в столе? Только молодая женщина в тоге!

Я кивнул:

– И в самом деле. Меня подвело стремление к симметрии.

– И поэтому ты счёл меня женщиной, - Тригонион наклонился вперёд, уставив на меня пристальный взгляд. – Но кем могла быть такая женщина: рабыней философа, его женой, дочерью? – Он, протянув руку, коснулся пальцами кисти Диона, который скривился и отдёрнул руку. – А, может быть, это был его телохранитель? Амазонка? – он снова рассмеялся.

Я пожал плечами:

– Меня ввели в заблуждение твои манеры и голос. Евнухи в Риме редкость, и потому я не подумал о такой возможности. Я видел, что ты не привык носить тогу, а это характерно для женщины – но также и для иностранца. Я уловил твой акцент, но он был слабым, а главное, не египетским. Теперь, когда я знаю, кто ты, понятно, что этот акцент – фригийский. По-латыни ты говоришь почти как коренной римлянин. Должно быть, ты уже давно живёшь здесь.

– Десять лет. Когда я приехал в Рим, чтобы служить в храме Великой Матери, мне было пятнадцать; в том году я и принял посвящение. – Речь шла о кастрации. Дион вздрогнул. –Так что галлус оказался более трудной загадкой, чем философ, - маленький жрец выглядел довольным собой.