Бросок Венеры

– Неудивительно! – бросил Дион. –Философы стремятся к ясности, а жрецы Кибелы всегда стараются напустить туману вокруг самых простых вещей.

– И всё же юная дочь нашего хозяина сразу обо всём догадалась, - заметил Тригонион.

– Красивая девочка, - неспешно проговорил Дион. – Для ребёнка такая возможность проникать в суть вещей кажется почти сверхъестественной – не так ли, Гордиан?

Тригонион бросил на меня острый взгляд:

– Может быть, твоя дочь – ведьма?

Дион глядел хмуро, но я решил подыграть шутке галлуса:

– Мать Дианы родилась и выросла в Египте, а там много евнухов. Египет у девочки в крови, так что, думаю, ей легче распознать евнуха. Хотел бы я отнести ум дочери на свой счёт, но способность смотреть в корень у неё наверняка от матери.

– А может, они обе ведьмы, - не унимался Тригонион.

– Хватит! – буркнул Дион. –Эти галлусы уверены, что им позволено вести себя как угодно и где угодно. Чего у них точно нет, так это стыда.

– Мы лишены не только стыда, - невозмутимо добавил жрец.

Откуда бы ни происходили способности Дианы, она смогла заметить главную загадку, не имевшую никакого отношения к переодеванию: что делают вместе эти два человека? Во всяком случае, ни малейшей симпатии друг к другу они не питали.

– Если вина уже достаточно, - сказал я, зная, что Тригонион выпил больше, чем нужно, а Дион едва пригубил вино, - и если мы уже достаточно поговорили о вашем маскараде, то можно перейти к вещам более серьёзным. Зачем ты обратился ко мне, учитель, и чего ты от меня хочешь?

Дион откашлялся.

– Ты упоминал о «египетском вопросе», как говорят в Риме. Если так, то тебе уже известно о планах, приписываемых покойному царю Александру, о намерении Цезаря и Помпея завладеть богатствами Египта, о злодейском убийстве моих сотоварищей, которые приехали требовать от Сената справедливости…

Я поднял руку, останавливая его.

– Вероятно, будет лучше, если ты расскажешь мне всё с самого начала. Расскажешь о каждом шаге, который привёл тебя к моей двери. Но сперва я хочу услышать прямые ответы на два вопроса. Во-первых, почему ты обратился именно ко мне?

Дион долго смотрел на меня, потом перевёл взгляд на огонь жаровни.

– Я пришёл к тебе, потому что больше мне в Риме идти не к кому. Я никого больше не могу просить о помощи, никому больше не доверяю… если только я могу доверять тебе.

Я кивнул.

– И во-вторых, учитель: чего ты хочешь от меня?

– Я хочу, чтобы ты мне помог. – Он переводил взгляд с меня на жаровню, и огонь танцевал в его глазах. Дрожал его подбородок, дрожали складки на шее. – Помоги мне, Гордиан. Пожалуйста…

– Помочь в чём?

– Остаться в живых!

Глава третья

Высокий, ещё не располневший Дион с густой чёрной шевелюрой и изящными манерами был видной фигурой в Александрии времён моей юности. Как и большая часть египетского высшего сословия, он имел греческие корни с примесью других кровей: скифскую можно было распознать по его высокому росту, а эфиопскую – по смуглому лицу. Его постоянно видели рядом с библиотекой, пристроенной к храму Сераписа – там философы дискутировали между собой и вели занятия с учениками.

Юношей я, проделав долгий путь, прибыл в Александрию и решил задержаться там. Именно там я встретил свою будущую жену, Бетесду – или, точнее, там я купил её: она была рабыней, очень молодой и очень красивой, выставленной на рынке для продажи. (Источник неприятностей, как с досадой признался мне работорговец, благодаря чему я и смог позволить себе её покупку; впрочем, если это неприятности – хотел бы я, чтобы их было побольше!). С ней я и проводил жаркие александрийские ночи, а днём, пока Бетесда наводила порядок в моём скромном жилище или ходила на базар – я спешил к ступеням библиотеки и искал Диона. Я не изучал философию по-настоящему – на это у меня попросту не было денег – но, к счастью, у александрийских философов было в обычае время от времени бесплатно вести беседы с обычными людьми.

Сейчас, три десятилетия спустя, я мог припомнить лишь обрывки этих бесед. Зато я помнил, как Дион своими загадками разжёг моё юношеское стремление к истине в жаркое пламя – а Бетесда разожгла во мне огонь совершенно иного рода. Тогда у меня было всё, что нужно молодому человеку: огромный незнакомый город для исследования, девушка в постели и наставник. Мы всю жизнь помним города, учителей и возлюбленных своей юности.

Дион принадлежал к школе Академии. Его наставником был Антиох Аскалонский, который несколькими годами позже встал во главе Академии; Дион считался одним из его любимых учеников. Как-то я по своему невежеству спросил у Диона, где находится Академия. Он смеялся, объясняя мне, что, хотя её название и произошло от рощи близ Афин, где учил Платон, сейчас это слово означает не какое-то место или здание, а учение, философскую школу. Академия – превыше границ. Цари могут покровительствовать Академии, но не властвовать над ней. Академия – превыше наречий (хотя, конечно, все серьёзные философские труды, в том числе и труды академиков, написаны по-гречески). Академия затрагивает всех, но не принадлежит никому. Иначе и быть не может, ведь её цель – постижение самих основ бытия.

Откуда человек получает свои знания? Как он может убедиться в правдивости своего – а тем более чужого – восприятия? Существуют ли боги? Может ли их существование быть доказано? Какова их форма, их суть, как люди могут узнать их волю? Как отличить истинное от ложного? Может ли добрый поступок привести к дурному исходу, или дурной – к доброму?

Молодому римлянину двадцати лет от роду эти вопросы кружили голову – тем более в таком завораживающем городе, как Александрия. А Дион их все глубоко изучил, и его познания были откровением для меня. Возрастом он вряд ли превосходил меня больше, чем на десять лет, но мне он казался необыкновенно мудрым и всезнающим. При нём я глубоко чувствовал своё невежество, и меня очень радовала терпеливость Диона, с которой он излагал мне свои идеи. На ступенях библиотеки, под солнечными зонтами, которые держали над нами его рабы, философ неспешно объяснял мне разницу между чувством и сознанием, каким чувствам стоит доверять, и насколько, в какой степени люди нуждаются в зрении слухе, вкусе, обонянии, осязании – и логике, чтобы постичь мир.

Миновало тридцать лет. Неудивительно, что Дион изменился. Мне он и тогда казался старым – но теперь действительно был стар. Его густые чёрные волосы поседели, выросло брюшко, кожа покрылась морщинами. Однако спина оставалась по-прежнему прямой. Он сдвинул ткань столы, и я увидел его мускулистые руки, жилистые и коричневые от загара. Несмотря на возраст, он выглядел мужчиной здоровым и сильным.

«Такого человека, как ты, трудно забыть» – сказал я ему. А теперь, когда он просил меня помочь остаться в живых, я был близок к тому, чтобы сказать: «Такого человека, как ты, трудно убить». Вместо этого я сменил тему:

– Странно, учитель, что через столько лет ты всё ещё помнишь меня. Я ведь обучался у тебя совсем недолго. Уже после отъезда из Александрии я услышал, что твой наставник Антиох сменил Филона во главе Академии. Думаю, тогда у тебя появилось множество дел: беседовать с царями, принимать посланцев, давать советы тем, кто вершит судьбы мира. Удивительно, что после всего этого ты не забыл юного римлянина, который на ступенях библиотеки слушал беседы мудрых – а те иногда снисходили до разговора с ним.