Бросок Венеры

– Ты был чем-то большим, - возразил Дион. –Ты сейчас сказал, что был бы плохим сыщиком, если бы не смог узнать в своём неведомом госте – меня. А каким философом был бы я, если бы не смог распознать в тебе дух философа?

– Ты мне льстишь, учитель.

– Я не льщу никому, даже царям. И уж тем более – царю Птолемею! Кстати, он-то и есть одна из тех причин, по которым я оказался здесь, - Дион слабо улыбнулся, но в глазах его я видел всё тот же неизбывный, ставший уже привычным страх. Он встал и принялся шагать взад-вперёд, скрестив руки на груди и качая головой. Тригонион молча наблюдал за ним.

– Гордиан, ты помнишь те вещи, о которых мы говорили на ступенях библиотеки?

– Боюсь, в моей памяти остались только отрывки. Но я помню, с каким красноречием ты говорил об истине и видимости, и о том, что Академия усовершенствовала, а вовсе не опровергла учение Платона и стоиков.

– Ты помнишь именно это? Как странно! Я-то вспоминаю из наших бесед совсем другое.

– Что же там было ещё, кроме разговоров о философии?

Дион покачал головой.

– Я помню наши философские беседы, хотя и понимаю, как это воспринимается сейчас. Моя велеречивость, высокопарная болтовня – каким же напыщенным я, наверное, выглядел!

– Ничего подобного!

– Нет, я вспоминаю те истории, которые рассказывал ты, Гордиан.

– Что за истории?

– О твоих приключениях в этом огромном мире. О твоём долгом путешествии от Рима до Египта, о Семи чудесах света, которые ты видел по пути, о том, что случилось с тобой в Александрии. Какой скучной в сравнении с этим казалась мне моя собственная жизнь! Ты заставил меня ощутить себя стариком – как будто всё прошло мимо меня. Я и мои коллеги под этими зонтиками обсуждали проблемы добра и зла – а ты на городских улицах сталкивался с добром и злом во плоти, ты участвовал в круговороте жизни и смерти. Я выступал перед римской молодёжью, говоря о различении истины и лжи – а ты тем временем раскрывал тайну убитой в Ракотисе кошки, из-за которой полгорода взбунтовалось.

– Ты помнишь эту историю? – поражённо спросил я.

– Я всегда её помнил. Даже сейчас могу закрыть глаза – и услышать, как ты рассказываешь об этом случае. А философы и лавочники толпились вокруг и слушали, затаив дыхание.

– Город взбунтовался из-за убийства какой-то кошки? – Тригонион недоверчиво смотрел на нас.

– Ты, видимо, никогда не бывал в Александрии. Кошки там – боги, - ответил Дион. –Несколько лет назад произошёл похожий случай. Виновник был римлянином, или, по крайней мере, так говорили. Но сейчас в городе царят такие настроения, что толпа будет рада любому поводу для расправы над римлянином – убивал он кошку, или нет. – Он наконец перестал вышагивать и перевёл дыхание. – Может быть, перейдём в другую комнату? Здесь от жаровни стало слишком душно.

– Если хочешь, я прикажу Бельбону открыть окно, - предложил я.

– Нет, нет. Выйдем на минутку на свежий воздух?

– Как хочешь.

Мы вышли в сад. Тригонион демонстративно дрожал, размахивал руками и полой тоги – словом, вёл себя не по-римски и совершенно неприлично. Дион оглядел рыбный садок, взглянул на темнеющее небо, сделал ещё несколько шагов – и остановился, потрясённый, перед статуей Минервы. Богиня-девственница сжимала в руках щит и копьё, на плече у неё сидела сова, вокруг ног обвилась змея. Статуя была так искусно раскрашена, что казалась живой – ещё немного, и Минерва сделает вдох и посмотрит на нас из-под забрала своего шлема, украшенного высоким гребнем.

– Великолепно! – прошептал философ. Тригонион, храня верность Кибеле, лишь мельком взглянул на скульптуру. Я встал рядом с Дионом и вгляделся в знакомое лицо богини.

– Это единственная женщина в доме, которая никогда не спорит со мной. Впрочем, она меня никогда и не слушает.

– Должно быть, она стоит целое состояние.

– Надо полагать. Впрочем, стоимость статуи мне неизвестна – я её унаследовал вместе с домом. Если бы я рассказал, как это произошло, моего рассказа хватило бы на целую книгу .

Дион восхищённо любовался портиком.

– А вон те разноцветные изразцы над дверными проёмами…

– Произведение мастеров из Арреция. Так мне сказал мой покойный друг Луций Клавдий, когда я был здесь в гостях.

– А колонны, украшенные резьбой?

– Их вывезли из старой виллы в Байях, как и статую Минервы. Работа, как видишь, греческая. Луций Клавдий отличался безупречным вкусом, и не был стеснён в расходах.

– Так теперь всё это твоё? Да, Гордиан, ты достиг немалого успеха. Замечательно. А я, когда мне сказали, что ты живёшь в роскошном доме на Палатине, сначала не поверил, что это и есть тот самый юноша, который в Александрии едва сводил концы с концами.

Я пожал плечами:

– Пусть я в то время и был бродягой, но у меня, по крайней мере, оставался отцовский дом на Эсквилине, куда я всегда мог вернуться.

– Но вряд ли он был так же великолепен, как этот. Судьба оказалась милостива к тебе. А тогда, в Александрии, я верно понял твою натуру. Я повидал немало философов, которые хотели знания – так же, как кто-то другой хочет тонких вин, пышных одежд или красивых рабынь. Для них это было достояние, которым можно завладеть, вызывая уважение и зависть других. А ты, Гордиан, вожделел истину, как иной мужчина вожделеет женщину. Ты страдал по ней, словно не мог жить, не сжимая её каждую ночь в своих объятиях. Ты стремился ко всем её тайнам – и к великим тайнам философии, и к практической тайне убийства александрийской кошки. Искать истину – достойное занятие, и боги вознаградили тебя за него.

Никакой ответ не приходил мне на ум, и я ограничился тем, что снова пожал плечами. Да, за эти тридцать лет я сотни раз мог погибнуть – работа у меня была, что и говорить, опасная; или превратиться в дряхлую развалину, как многие мужчины моего возраста. А вместо этого я владел богатым домом на Палатине, моими соседями были сенаторы и миллионеры. Предложенное Дионом объяснение моей удачливости было ничуть не хуже любого другого. Впрочем, я подозревал, что даже мудрейшие философы не могут объяснить, почему Фортуна улыбается одним людям и мстительно отворачивается от других. Он вновь принялся нервно шагать туда-сюда, и мне невольно подумалось, что Дион, хотя всю жизнь и служил истине, выглядит как человек, от которого Фортуна отвернулась окончательно.

Я уже много лет не общался с философами, и успел забыть о том, как они многословно подходят к сути дела – а философы в этом отношении превосходят даже политиков. Мы по-прежнему ни на шаг не приблизились к той проблеме, которая привела Диона в мой дом. Между тем, в саду стало холодать.

– Давайте-ка вернёмся в дом. Если нам станет слишком жарко из-за жаровни, я велю рабыням принести нам холодного вина.

– А мне, пожалуйста, горячего, - Тригонион дрожал от холода.

– Да, побольше твоего замечательного вина, - рассеянно пробормотал Дион. – Мне захотелось пить…

– Может быть, и есть тоже? – у меня-то самого в желудке давно уже урчало.

– Нет! – отрезал философ.

Когда мы входили в дверь, он пошатнулся. Я поддержал Диона – и почувствовал, что его колотит.

– Когда ты в последний раз ел?

– Не помню…

– Ты уже не помнишь?

– Ну… вчера я отважился прогуляться по улице – в том же наряде, что и сейчас. И купил на рынке немного хлеба. Нужно было, конечно, купить побольше, чтобы хватило подкрепиться этим утром – но ведь, пока я спал, кто-то мог отравить этот хлеб.