Брусничное солнце

Сердце постепенно успокаивалось, Варвара, шумно дыша, отодвинулась от окна. Провела дрожащими руками по растрепанным волосам, вытащила и бросила на пол засохшую веточку мятлика.

— Беснуются?

— Ну, черти в их тело заползают. Не на икону взгляд ни бросить, ни помолиться. Пойдем, покажу. Заодно расскажешь батюшке с матушкой, что я у самой деревни тебя спасла. Заболтала ты меня вчера, в избу не воротилась. Не скажу, что стряслось — мне матушка все косы повыдергивает. Они у меня и так из трех волосков на молитвах и крапивных настоях держатся. Лысой грустить буду…

Протерев заспанные, припухшие от долгого рева глаза, она проворно зацепилась пальцами за лестницу и, уперев ноги в деревянные круглые бока, стремительно заскользила вниз.

Глинка на мгновение забыла обо всех страхах — так и стояла, удивленно приоткрыв рот. А ступени кому даны? Загонишь занозу, разожмутся руки и поминай, как звали. И козу, с интересом задравшую рогатую голову у лестницы, и суетливую девку.

Перед тем, как спускаться, Варя прихватила я спрятала за пояс юбки мешочек с драгоценностями, повесила за спину сумку с дневниками. Ульяна уже суетливо приплясывала у сарая.

— Пошли-пошли, барынька, одним глазком глянем и в избу воротимся. Страшно до дрожи, как кликуши маются.

И она потянула ее за собою огородами. Заставляя перепрыгивать через бодрую ботву бураков и репы, сбивая ногами тянущиеся усы гороха.

— Убьешь, полоумная, стой! Погоди!

Ее пальцы — словно капкан. Ульяна нетерпеливо что-то прикрикивает и мчится, заставляя ее задыхаться, пока трещит натруженная кожа стоп, лопаются мозоли.

— Быстрее, недолго длиться будет, не увидишь!

Последний рывок, перескакивая через низенькую плетенку чужого двора, и они замирают на главной улице, пытаются отдышаться.

Людей не так много, столпившиеся стоят поодаль, только одна пышногрудая неповоротливая баба придерживает страдалицу. А та заходится, выворачивается и так отчаянно вопит, словно ее режут по живому. Глаза выпучены и закатываются, изо рта тянется длинная розоватая нить слюны, все зубы заляпаны кровью. На скамье у дома напротив сидит ошалело выпученный мужик, зажимает рукой ухо. Все пальцы, вся шея в крови — долго гадать не приходится, кто с ним это сотворил.

Ульяна удивленно смаргивает, сплевывает наземь вязкую от быстрого бега без передыха слюну.

— Говорила ж, хозяин болотный тому виной. Это вдовушка та, о которой ночью тебе рассказывала.

— Как помочь ей? — Собственный голос становится надтреснутым и ломким, будто в горло ей песка насыпали. Ульяна легко отмахнулась.

— Сейчас наш батюшка придет, молитвы отчитает, крестом господним осенит, полегче ей станет. А ежели нет — отправят в монастырь Костромский, пущай там с нее все греховное гонят.

По узкой тропинке от церкви уже семенил стареющий лысый поп с кривым носом. То и дело он неловко взмахивал рукой, с зажатой в ней библией, когда оступался. Очередной взмах сбил высокие стебли укоренившейся у тропки молодой крапивы, мужчина сдержался. Не разразился сквернословием, но всепрощением мрачный лик его не пылал.

— Сейчас тошно будет, прошлый раз, как молитвы читал, кликуша ему нос на бок свернула, а мельнику нашему четыре зуба выбила и руку в другую сторону выщелкнула. — Предупредила Уля, делая шажок назад, за спину Варвары. — Смотреть будешь?

— Буду.

Она осталась.

Не обращая внимание на то, как Ульяна сжалась за спиной и двумя указательными пальцами заткнула уши, плотно зажмурилась. Люди начали разбредаться — вот была горстка, а вот рассыпалась, попряталась за прочными дверями и заборами. Осталась лишь придерживающая кликушу баба и тощий низенький мужичок с синим опухшим от частых выпивок носом. Батюшка подошел к ним, перекрикивая вдову заговорил. И убедившись, что они его услышали, открыл библию.

Помощники тут же заломили кричащую женщину, заставили опуститься на колени. Поп начал читать.

Быстро, суетливо, проглатывая окончания слов в громогласном напеве.

И вокруг начало твориться страшное. Завыл ветер, над головами начали сгущаться набежавшие с горизонта тучи, громыхнуло. Растрепало волосы, засвистело в ушах, а Варвара не могла отвести взгляда от четверых, застывших у колодца.

Затрещали, защелкали позвонки, выгибаясь острыми отростками над кожей, одержимая женщина взвыла. Широко распахнутые глаза, не мигая, следили за священнослужителем, а губы медленно тянуло в подрагивающем оскале. И голос. Не женский, не мужской — безродный, хриплый и колючий, выдирающий воздух из легких клочьями.

— Молись так, как молишься после того, как родную жену против воли мордой в стол опрокидываешь и портки поспешно вниз тянешь. Как после очередной своей пьянки, ползая у креста в лужах рвоты и мочи. Молись, святой, молись так же исступленно, искренне! Попроси за душу ее, попроси! — Громогласный безумный хохот понесся над домами, его подхватил жестокий воющий ветер.

Резкий рывок вперед, взмах рук и держащих ее людей разнесло по кустам орешника и крапиве. Громкий хруст, заголосила, засыпала проклятиями дородная полная баба. Постанывания мужичка едва слышались за беснованием природы. Вдова вскочила на ноги, рванула вперед. Скрюченные судорогой пальцы застыли у его глаз — он не позволил ей напасть.

Резво поднял руку с крестом перед собою. Она тут же отпрянула. Захохотала, сжимая, выдирая клочья собственных волос, люто раскачиваясь. А затем ее безумный взгляд метнулся в их сторону, тонко подвывая опустилась на корточки Ульяна, зажала голову между коленей, пряча лицо.

— Душегубица, забирающая жизни. Ведьма и неведьма. Про-о-оклятая. — Опускаясь на четвереньки, вдова в три коротких прыжка оказалась рядом, припала к земле у Вариных ног, прижимая щеку к траве, заглядывая снизу-вверх в ее глаза. — Каждого, кого полюбишь, в могилу сводишь. Родное сердце черное, мертвое. Ты мертва уже, девонька. Дохлая барыня. Дохлая-дохлая барыня тянется к чужому теплу…

Засмеялась, цепкие пальцы вцепились в исцарапанные голые лодыжки. А Варя окаменела. Смотрела на ползающую в грязи бесноватую женщину широко распахнутыми глазами и училась снова дышать. Вдох. Выдох.

Она помнила сон с выдранным из груди, стучащим в руках Аксиньи, сердцем. Черным. Собственным.

Ветер игрался с нею, насмешничал, швырял в лицо черные пряди, хлестко попадая по глазам.

А на взгорке за деревней виднелся тонкий силуэт мужчины, замершего на границе леса. Там, где начинали разливаться болота.