Брусничное солнце

Варя нахмурилась, поудобнее перехватила вдоль ребер ерзающую на ее руках заигравшуюся с куваткой девочку. Что-то не давало ей покоя, мучило. Разве способна нечисть дотянуться до людского сознания? Почему раз за разом бабка показывала ей одни и те же картины, бродила по снам, крутила до тошноты, до головокружения широкий оскал и разворот костлявых бледных плеч? Варя помнила глаза твари. Они отличались от взгляда прочей нечисти — в них не плясала безумная жажда, нет, огонь ненависти был ледяным, выжидающим, расчетливым. Что-то важное. По-иному и быть не может, она верила в знаки судьбы.

— А найти его как? Как позвать?

Тихий вопрос камнем ударил в спину крепостной, она крупно вздрогнула. Гулко упала заслонка, прижала пальцы женщины, и та разразилась ругательствами. По крайней мере стало ясно, в кого красноречивой уродилась Ульяна.

Забылось и то, что Варвара — барыня, и то, что с гостями подобает вести себя почтительно и добросердечно. Широко распахнутые серые глаза прибили ее к месту, сколько ж в них животного ужаса плескалось.

— Ты вот что, девка, не дури. Не позвать его никак — ни молитв не слышит, ни увещеваний или обещаний. Знаешь сколько даров на узкой тропке, что к болоту ведет оставлено? Мясо то даже волки не берут, гниет, смердит, разводит толпы мух. Он ни разу не откликнулся, ни одной монетки не взял, ни единого дара. Чем уж наши его задобрить только не пытались. Голодный? Так овец жри, коров, что ты на людей кидаешься… Мы сами вторую козу ему в дар снесли, козлят только зря осиротили. — Разочарованно махнув подрагивающей рукой с покрасневшими от удара пальцами, она затолкала выбившуюся прядь волос обратно под косынку, обмахнула ладонями раскрасневшееся от жара печи лицо. — Кровь ему надобна. Одной крови он жаждет, смертей человеческих. Нет у этой твари ни сердца, ни души, ничем ты его не прельстишь. Оно тебе и не надобно, если страшной смерти не ищешь, он страданиями, девка, наслаждается.

Дверь в избу резко распахнулась, заставляя подпрыгнуть обеих. Девочка на руках Варвары расхохоталась и еще пару раз подпрыгнула, подбивая барыню покатать ее на коленях. На пороге стоял Василий, переводил озадаченный взгляд с жены на гостью.

— Чегой-то вы бледнеете, под поганок перекидываетесь? Айда, барыня, на телегу. Я и сена больше настлал, мягонько, как на перине домашней будет, дороги не заметишь.

Коротко кивнув, Варвара поднялась, мягко ссадила с рук малышку на высокую скамью и направилась к двери быстрым шагом. Прощания не были нужны ни ей, ни тем более занятой женщине. Замявшись у порога, она повернула голову:

— Не волнуйся, Бажена, не тронет вас болотный хозяин, меня чутье редко подводит. Счастливую жизнь проживете, полную.

— Твои слова да в уши Богу. — Усмехнувшись, женщина махнула на нее рукой. Не поверила. — Найди свое счастье, барыня. И верную дорогу в жизни.

Заставив себя улыбнуться, Варвара вышла из избы, прикрывая за собой двери. Муж и жена еще пару минут тихо переговаривались внутри, она успела устроиться на телеге.

Сено перине было не четой, что бы ни говорил языкастый мужик. Тонкие стебельки дразняще касались кожи, царапали поясницу через мелкие дыры в рубахе и юбке. Ей пришлось изрядно повозиться, удобнее усаживаясь. Да только зря все это. Издали послышался топот приближающихся лошадей и завизжала уже знакомая кликуша:

— Ведьма, неведьма, ведьма, неведьма. Едет женишок, пущай на порог! — И расхохоталась. Отчаянно, безумно. Варвара видела ее на углу улицы — глаза навыкат, лицо запрокинуто к небу, а челюсть неестественно широко открытого рта с громким хрустом выщелкивается из сустава.

Самуил.

Страх стегнул по ребрам, она тут же соскочила с телеги и ринулась к сараю, низко припадая к земле. Того гляди, уподобится нечисти, опустится на четвереньки, выворачивая конечности в безумном прыжке.

Коза встретила ее флегматично. Равнодушно трепеща длинными белыми ресницами, проследила за тем, как Варя забирается на сенник и становится на коленях у окна, едва выглядывая наружу.

Он приехал сам. Следом тянулась вереница необученных бою крепостных — гайдуков. При каждом был топор или короткая дубина, все как на подбор суровые, озлобленные. Но страшнее всех смотрелся их хозяин.

Громогласный голос разнесся по всему селу, на улицу потянулся народ.

— Кто ответит, где сейчас кроется в вашем селе незнакомая девушка? Высокая, черноволосая, глаза необычные — цвета сиреневого. Ответившему вольную оплачу. Всей семье. Промолчите — ни единого целого дома не оставлю, каждого покрывающего велю повесить, избы в пекло адово отправлю, выжгу каждый аршин. Барыня ваша добро мне дала, считай, перед ней ответ держите.

Принялись роптать люди, тихо переговариваться, рассуждая кто ж незнакомый может быть в поселении. На улице увидели ее немногие, а внимание и того гляди обратить могли только пьяный мужичок и дородная баба, суетящиеся возле кликуши. Их сейчас на улице не было.

Надолго ли? Бежать. Спасать свою шкуру. Страх так цепко сжал на глотке когти, что Варваре показалось — она сейчас же задохнется. Пальцы с нажимом растерли кожу у ключицы, зрачки расширились, заполнили всю радужку.

Не заметили, не могли ее заметить селяне — одежду она сменила на деревенскую, волосы убрала в косу, да и терлась она рядом с местной крепостной. Издали приняли бы за сестру очередную, аль родственницу другую.

Стоящие у калитки Бажена и Василий молчали, каждый напряженно оглядывал двор. Отдали бы на растерзание? Понять этого Варвара не сумела. Словно чуя ее взгляд, проезжавший на лошади вдоль улицы Самуил резко вскинул голову, встретился с ней взглядом. Губы тут же потянулись в многообещающей нежной улыбке.

* * *

Он полз к окну. Рывками, ощущая, как напрягаются, рвутся жилы. Из груди выдираются сухие хрипы. В венах не кровь — зеркальное крошево. Тысяча тонких осколков и в каждом отражение ее проклятых глаз. Ликующая улыбка, когда дверь за нею захлопнулась. Если бы он только сумел встать, сумел вынырнуть из черного омута… Самуилу невероятно повезло. Повезло, что он сумел проползти через круг свечей, пропалив штанину и опрокинув одну на блюдце. Пламя зашипело, закоптило черным дымом, пустило по комнате странные блики. И стало легче.

Настолько, что он сумел рывком задрать свое тело к подоконнику, опереться подбородком о деревянным выступ, с хрипом давясь воздухом. Миг, другой, он перекинул через подоконник одну руку, затем вторую, подтянулся и его вырвало в распахнутое окно. Отрава. Отравила, не иначе, еще немного и он отдаст богу душу. Агония тянула его за хребет, все мысли были лишь о мягкой постели, ноги, будто шальные, не слушались, норовили повернуть обратно, доволочь тело до кровати, лечь. А он цеплялся взглядом за точку силуэта, едва видневшуюся на кромке леса. Глинка бежала к своим родным землям, там, за взгорком, находилась цепь болот и одинокое разросшееся село, близкое к их поместью.

Брусилов вернет ее домой.

А наутро, когда бред и горячка отступили, когда мир вокруг не плыл ядовитым маревом, он сломя голову понесся к конюшням, собирая народ.

Поймать, возвратить… Вся комната пропахла ею, а на постели виднелись разводы потемневшей засохшей крови. Он и сам был ею запятнан, времени приводить себя в надлежащий вид не было, в венах разгонялась, бурлила злость.

— Доложить живо Глинке старшей, что дочь ее бежала, отравив жениха. Пусть знает, что я еду на ее земли, что право имею возвратить беглянку обратно! — Слова вырываются из груди напряженным клокочущим криком, он вскакивал на лошадь, проверяя закрепленный на бедре револьвер.

И несся вперед, уворачиваясь от прилетающих в лицо лап раскидистых елей, смаргивал пыль, дергал головой, утирая паутину с подбородка о приподнятое плечо. Живее, живее, пока маленькая барыня не растворилась в громаде лесных цепей и болот, пока не улизнула. Она может решиться пойти дальше пешком, с нее станется.

До деревни они добрались быстро, от вчерашней слабости не осталось ни единого следа, его трясло. Внутри все горело, выворачивалось в предвкушении скорой добычи и сладко замирало, когда он представлял, как снова сожмет ее, притянет к себе.