Брусничное солнце

В ядовитые запахи любовной магии вплетался еще один — терпкий, железный, не просто кровь, нет, так пахло его брусничное солнце. Взгляд рваными рывками проскакал по подоконнику, широкому сундуку и неказистому столику, на последнем и задержался. Среди черных подтаявших огарков, среди телец распластанных в последнем полете птиц с запрокинутыми головами, он увидел скомканную простынь. Не нужно было разворачивать ее, чтобы понять, что за пятно видно на самом крае. Верхняя губа приподнялась в оскале, перед глазами потемнело, когда Яков прибрал ее, запихивая за воротник рубахи. Колдовство на крови — самое беспощадное и жестокое. Ведь решился же… Отдал на растерзание ту, которую желал заполучить в жены. Ненависть к Брусиловскому отродью стала почти физической, ощутимой. Взгляд снова метнулся к ведьме.

Разве достойна она жизни? Та, что идет рука об руку с чудовищем, играючи ломает чужие судьбы.

Не мигая, Яков сделал шаг к кровати, за ним — следующий. В душе не было ни страха, ни сострадания. Гнев выжег все.

Медленно поднялась вверх рука, удлинились когти. Один удар, она едва ли успеет понять что-либо, уйдет к тем, кому сейчас так раболепно, с наслаждением служит. Пока будет доходить приезжая ведьма, он найдет комнату Брусилова младшего, а с рассветом вернется к землянке. Все закончится.

Брусилов не доберется до болот, не обидит… Сердце конвульсивно ударило в ребра, погнало по венам щемящий отголосок сладкого предвкушения.

Рука Якова почти опустилась, когти царапнули светлую кожу на глотке. Когда звук выстрела ударил по слуху. Дернулось плечо, в тело вгрызлась боль. Шум заложил уши, сознание в недоумении вздрогнуло, пока Яков оборачивался, чтобы встретиться взглядом с застывшим на пороге обнаженным по пояс мужчиной. Сбитое дыхание, сжатые в узкую полосу губы, а в глазах — лютый испуг. Болотный хозяин оскалился. А проклятая ведьма распахнула глаза.

Как мог он не услышать подбирающегося графского сына? В голове короткой вспышкой пролетели слова болотника:

Месть тебя породила, она же тебя и уничтожит. Мне не нужно убивать тебя, хозя-я-яин, тебе не чужды человеческие эмоции. Они сделают все за меня.

А Варвара один на один с упырихой, испуганная, растерянная. Она не знает, как дальше жить.

Тело действовало быстрее разума. Рывок вниз, укрываясь от потока чужой магической силы, и он плашмя упал на пол, на лету вбивая пальцы в собственную рану. Завоняло паленой плотью, задымились, запузырились ручейки крови. На пол не должно упасть не единой капли. Кровь — ключ. Найди они хоть немного, и не успевший добраться до болот Яков будет обречен.

Закоптился, помутнел под ним ковер, начал сворачиваться пушистый ворс. А колдун по-звериному дернулся в сторону, припадая на негнущуюся руку, оттолкнулся от кровати, выныривая в узкий просвет распахнутого настежь окна.

Он забрал простынь, а это главное.

Графский ублюдок спешил спасать свою ведьму, наверняка он не взял с собою патронов, второй раз выстрелить он не успеет.

Перед глазами искрилась, плясала боль, рука начала подволакиваться, на бегу подвернулась кисть и Якову пришлось продолжить путь трусцой. Стараясь дышать размеренно.

Договорившись с лешим, он сумеет добраться до землянки за пару часов. А уж там можно будет подумать, как выдернуть из тела пулю.

Рядом замелькали, замельтешили медлительные тени утопленников и с горечью подумалось, что теперь нападать бессмысленно — ведьма всех перебьет, да и у Брусилова есть оружие.

Домой. К болоту.

Послышались стенания, ропот и негодование сливались в хриплую какофонию, пропахшую мертвецким духом. Впервые за долгое время он ослабил поводки, впервые за месяцы после того, как Яков обустроился на болоте, он позволял им выбраться наружу, потянуть свои жадные стылые руки к живым. Но теперь было все едино — он забрал простынь, а значит, даже за пределами болота барыня будет свободна.

Осталось добежать. Боль раздирала его изнутри.

* * *

После того, что он увидел в доме Лады, Самуил поверил в нечистую силу, утвердился в жестокости ворожбы. После того, как в усадьбе Брусиловых она склонилась над кровавой простыней, с мягким щелчком сворачивая шеи канарейкам, он увидел настоящее зло — неприкрытое, оно лезло из-под пола, клубилось в углах, улюлюкало и выло, обещало свои дары. И он брал их все.

Но это не продрало, не стянуло узкой цепкой лапой страха сердце и не потянуло вверх, как сейчас, — с влажным хрустом выдирая из-за ребер, проволакивая вдоль позвонков и вытаскивая через сжатую глотку.

Разве не было чудом, что он услышал тихие, крадущиеся шаги в коридоре? И сердце забилось быстрее, застучало так, будто стремилось нагнать уходящие минуты. Словно осталось у него всего-ничего. Когда он приоткрыл дверь и увидел тень у комнаты Лады — думать было некогда.

Обжившаяся ведьма никогда не кралась, она уверенно шагала по дому, как хозяйка. Случайными сквозняками открывались пред нею любые двери, она играючи толкала их тонкими горячими пальцами, щебетала за завтраками рядом с очарованным ею отцом. С первого дня обжилась, ведьма всегда была заметной. А значит, крался кто-то посторонний, тщательно ровняя размеренный шаг.

Пистолет сам удобно лег в руку, пытаясь обуздать скачущее по нервам напряжение, Самуил быстрым шагом направился к двери.

Перед кроватью Лады стояла нечисть. Не как те, которых тянуло из пекла ведьмино колдовство, и по окончанию обрядов обратно отправляло, нет. Из плоти и крови. Он видел, как лунный свет касался плотной болезненно-белой кожи, как хищный оскал поганил и без того нечеловеческие черты. И рука с пистолетом дернулась. Впервые за свою жизнь Брусилов не попал. Страх сковал руку, единственная пуля ушла куда-то в плечо твари. Она даже не вздрогнула. Вскинула голову, встречаясь с ним взглядом — глубоким, затягивающим, как трясина болота. Мертвым.

Так живые не смотрят, из зрачков существа на мир смотрела пожирающая темнота, жажда крови… Мгновение показалось вечностью, пока Брусилов, вмерзая в пол, глядел, как нечисть склабится.

Собственной оплошностью он позволил злу уйти. Безумный взгляд метнулся к развороченному столу — кровавой простыни не было. Самуил лишился возможности быстро вернуть Варвару домой.

И всему виной продолжающий приподнимать волосы на загривке страх.

— Успокойся, граф, не дойдет он до болот, не достанет пулю…

Ужас въелся, плотно забил собой глотку. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Еще нагретый пистолет валялся у входа. На горле Лады, раздирая запах рубашки до ряда последних ребер, зияли неглубокие кровоточащие раны от когтей. Алое пятно расплывалось по белоснежной ткани.

Если бы выродок успел, если бы убил ведьму, забирая последнюю надежду, он бы вконец тронулся… Взгляд заволокло пеленой, Брусилов свесился с окна, почти вывалился. А у грани липовой аллеи мелькали десятки теней — жадные, голодные. Они прикрывали отступление обреченного на смерть хозяина.