Брусничное солнце

— Варвара, ты не умеешь прямо говорить о желаниях? Я чувствую зачатки домогательства.

Разогнаться бы и до одури удариться лбом о березу, чтоб сознание прояснило.

— Чтоб объяснить мне, что делать нужно в надлежащем и приглядном виде, Яков. — Она попыталась сделать голос твердым и уверенным, пустить в него открытое осуждение его заигрываний. А вышел хриплый сбитый шепот. Дыхание участилось, его касания чувствовались так остро, что Глинка уверовала — сбрендила. Надышалась ядовитых болотных испарений и одичала. Разве можно такие мысли в голове взращивать? Скосив на него взгляд, барыня нервно облизнула губы.

— А здесь нечего объяснять: в каждой губернии я по пню с ножом оставил, без такого обратно в тело не воротиться. Прыгни через него, да представь, как становишься птицей, все заговоры давно сплетены и держатся на моей силе.

— Давай ты первый?

— А если у тебя с первого раза не получится, я подсказку тебе на ушко начирикаю?

— Тогда не вижу разумности в твоей наготе…

— Так она и не для разума. Быстрее. Варвара, или давай быстрее, или придется греть меня — мне зябко.

С мягким смешком он отстранился, подхватил мелкую сумку у пня и принялся странно навязывать на запястье, подплетая магией. А Варвара принялась раздеваться, плотно жмуря веки. Не видеть бы ни его наготы, ни своей собственной…

После ночного обряда и того, как он встал на ноги, Яков переменился. Нет, он не стал мягче, не был благодарен за помощь или горд ее работой. Он помрачнел. Смотреть на нее стал дольше, оценивающе. И по ночам прекратил прижиматься, обдавая лопатки собственной прохладой, теперь он спал на самом краю лавки или забивался к стене, устраиваясь на животе.

А через три дня после вылазки в поместье Брусиловых Варвара застала его, сжигающего простынь. И было в тот миг в колдуне что-то дикое, бесовское и черное. То, как он смотрел на огонь и как отсветы пламени играли в его зрачках. Ожесточенный, еще дважды он пытался пробиться в поместье Самуила, но колдунья хорошо знала свое ремесло.

Первый раз Яков почти увяз в заклинаниях, а второй раз его не пустила сильная защита. Так и сидели они каждый по своим домикам. Лишь изредка Лада наведывалась к краю болот, тянула руки к земле и обжигала о его защиту ладони. Пахло едко — не просто горящим мясом, чем-то сгнившим, давно испорченным. А за ее спиной всегда стояла высокая тень. Самуил. Он звал Варвару и никак не мог докричаться — Глинка слышала его даже за версту, мертвая вода хорошо разносила звуки.

И после попыток жениха пробраться в топи, Варвару непременно настигали кошмары. Липкие и давящие, в них она теряла всех дорогих людей, а затем становилась женою монстра. Следом гибли и ее дети.

В ночной темноте она вскакивала с громкими криками, цеплялась пальцами за обнимающего Якова, слушала успокаивающие речи. Он ни разу не напомнил о ее слабости, ни разу этим не упрекнул. Но душою стал дальше — стоило потянуться, открыться — он отталкивал. С досадой морщил нос и раздраженно цокал языком, находя сотни дел за пределами землянки…

Ко пню Глинка неслась стремительной стрелой. Видела ведь, как поднимает голову от сумки Яков.

Прыжок. В голове всплыл образ мелкой синички — чтоб яркой и юркой… А затем ее перемолотило и вывернуло наизнанку заживо.

Опуститься на ноги Варя не сумела, рухнула, свернувшись в клубок у самого пня, беззвучно закричала. Хруст. Такой громкий, отдающийся в каждой клеточке тела. Каждую кость словно стирало в порошок, методично, с тянущимся длинным скрипом. Зажало голову, разгорелась огнем кожа из которой на глазах полезли перья. Быстро, резко, убивая. Она не сумеет пережить такой боли. Рядом на корточки опустился Яков, едва ощутимо коснулся волос, убирая прядь со щеки.

— Первый раз очень больно, знаю. На второй не так смертельно, а к десятому так приловчишься, что уже не заметишь. Дыши, Брусничное солнце, совсем скоро ты увидишь мир другим.

Вот его рука гладила волосы, утешая, пытаясь принести облегчение, а вот она уже скользит через перья вскочившей на длинные ноги скопы. Варвара замерла, ошалело вертя головой. Мир вокруг стал больше, наполнился шумом, запахами, почти забылась та боль, через которую Яков заставил пройти, не предупредив.

Колдун рассмеялся. Резво отскочил назад, когда острый клюв попытался достать гладящую руку, отошел на пару шагов, беря разбег.

— Скопа значит… Я всегда знал, что ты не голубка, но чтоб такая девушка пряталась под оболочкой праведности. Поражен, Варвара. И восхищен.

Его прыжок был куда ловчее и грациознее. Короткая вспышка, в которой мир вокруг смазывается и громкий, до невероятного громкий для птичьего слуха хлопок глушит. Чтобы на землю аккуратно опустился черный коршун. С нее размером, не больше, из его клюва вырвался громкий крик, заходили по земле тяжелые огромные крылья, закручивая ветер и, ловко подпрыгнув, он взмыл в воздух.

Как же ей самой взлететь?

Привыкая к новому телу, Варвара сделала несколько неловких прыжков и, только разогнавшись, сумела взмыть в воздух. Ветер тут же подхватил ее, подставил поток под широкие крылья, заполняя душу восторгом.

И она закричала. Громогласно, сотрясая клекотом воздух, поднимаясь выше, к парящему в облаках Якову.

Свобода. Настолько громадная и всеобъемлющая, что о ней и помыслить нельзя было. Ощущение пустоты, широты бескрайнего неба. Ее крик подхватил и понес дальше коршун. Ныряя сквозь облака под палящими лучами солнца, ощущая, как под ними проносится верста за верстой. Как на ладони видны деревеньки, бескрайние поля и озера. Доносятся отзвуки громогласного хохота людей, празднующих Михайлов день, залихватские песни, звуки жалеек и гармони. По полям неслись вскачь серые длинноухие зайцы, аккуратно вышагивали тонконогие косули, пощипывающие подмерзшую траву.

Кто б сказал ей, что мир может быть таким открытым?

Глинка забывалась, с клекотом бросалась камнем вниз, ныряя в воздушных потоках стремилась обогнать мощнокрылого коршуна. Соревнуясь, пикируя к самой земле и распугивая мелкую живность. Забывшая о бедах, забывшая о оголодавшем на болотах человеческом теле. У пня она опускалась другой, переродившейся — прыжок дался легко, боль больше ничего не значила. Счастливо смеясь, она откатилась в сторону, позволяя прыгнуть Якову. И когда он, хохоча во все горло, упал на траву рядом, Варвара потянулась к нему навстречу.

Он больше не пах болотом — холодный воздух, свобода и можжевельник. На мгновение ей показалось, что замерший колдун оттолкнет ее, мягкое касание губ — все, что останется между ними в этот день… Как же Варвара ошиблась. Ошеломленный ее порывом, Яков застыл, а затем с тягучим тяжелым стоном резко подмял барыню под себя, отвечая на поцелуй. Обветренные сухие губы впились в ее — голодно, жестоко, почти неистово. Всасывая ее язык, переплетая с собственным.

И она отвечала. Горячо, влажно, задыхаясь в его широко открытый рот, отвечая на каждое резкое движение губ, зарываясь пальцами в длинные, пологом спадающие черные волосы тонкими пальцами. Как когда-то мечтала, как ночами грезила. Прижимая к себе, пока горячие пальцы Якова очерчивали линию скул, а затем опаляли кожу, спускаясь к груди. Дыхание сбилось, оглохшая от гула собственной крови в ушах, Глинка хватала ртом воздух, глядя затуманенным взглядом в ослепляюще-голубое небо, когда его губы скользнули к линии челюсти, прикусили кожу у уха, всасывая, оставляя отметины.