Будет страшно. Дом с привидениями

Федор вернулся в родной город после развода.

Ему тридцать. В нем почти два метра роста. У него зеленые глаза, копна задорно вьющихся кудрей и большие амбиции. Он уверен, что сумеет заново выстроить карьеру и наладить личную жизнь. Федя вообще от природы человек бесконечного оптимизма.

Федор – архитектор. Он разослал свое резюме в пару городских контор и теперь прогуливался, с широкой улыбкой рассматривая улицы своего детства и юности. Все вокруг рождало теплые воспоминания…

Дойдя до Дома культуры, Федя увидел афишу: «Выставка памяти художника Родиона Иванова. Строго 18+».

«Интересно… Не слышал об этом Иванове. Надо заглянуть», – подумал Федор и купил билет.

В ДК было прохладно и пусто. Посетителей совсем немного. В основном молодежь едва-едва за восемнадцать, видимо привлеченная тематикой работ художника. Чувствовалось, что он боготворил женское тело – на большинстве картин была изображена обнаженная натура. Стиль – почти фотографический реализм. Страсть чувствовалась и в позах натурщиц, и в их взглядах, и в цветовой гамме.

Федор замер у картины: девушка в коротком топике и маленькой юбчонке. Уже сам факт наличия одежды выделял эту работу художника. Девушка лежала спиной на шаре: голова запрокинута, руки свободно свешиваются назад, одна нога едва касается носком земли, другую почти не видно – она согнута в колене, и кажется, будто это культя.

– Нравится? – услышал Федор за спиной женский голос.

Он обернулся.

Рядом с ним стояла копия той, что была изображена на холсте. Только одета поскромнее – в серую водолазку и брюки. Под мышками она сжимала костыли, одна штанина была подвернута. Левая нога у девушки заканчивалась в районе колена.

– Вы очень красивая, – искренне сказал Федя.

– Была.

– Да нет… Вы и сейчас очень красивая – можно подумать, что это ваша фотография, а не портрет.

Она хмыкнула:

– Вот козел…

– Простите?

– Да не ты… Роберт – козел.

Федя был обескуражен фамильярностью и резкостью тона незнакомки, но увидел, что на глазах у нее появились слезы.

– Я могу вам как-то помочь?

– Боюсь, что нет. Роберт уже мертв. Так что таким, как я, уже никто не поможет.

– Честно говоря, не совсем вас понимаю. Расскажете, в чем дело?

Девушка, кажется, только и ждала этого вопроса. Она взяла Федю за руку и подвела к соседней картине.

– Вот, здесь рыжая девушка как будто выходит из огня. Смотри – написано в две тысячи третьем году. Роберт умер в две тысячи четвертом. А Викуся, с которой он это писал, в две тысячи пятом сгорела в пожаре. Понял?

– Нет.

– Теперь сюда. – Девушка потащила его к другой картине. На ней обнаженная фея парила над ночным городом, вероятно, даря людям прекрасные сны.

– Это Полинка. Она в две тысячи шестом году выбросилась с высотки на окраине города. Теперь понял?

– Ну…

– Хорошо… Картина, с которой мы начали. Где я нарисована. Она не показалась тебе странной?

– Да нет… – Федя растерянно улыбался.

– Такое чувство, что я на ней без ноги, верно? Но позировала я Роберту тоже в две тысячи третьем. Тогда у меня были обе ноги. Со мной это, – она кивнула на свою культю, – случилось только три месяца назад. С мотоцикла упала. А сейчас какой год? Две тысячи пятнадцатый. Значит, и со мной напророчил.

Федя пригляделся. Девушка и впрямь была старше той, что изображена на картине. Но в целом выглядела очень молодо, гораздо моложе своих лет.

– Вы почти не изменились! – Федя хотел сделать ей комплимент.

Но та услышала в его словах что-то другое:

– Дурак! – презрительно фыркнула она и поковыляла на костылях к выходу.

Федя не хотел ее оскорбить. Он просто не знал, что сказать, чтобы поднять ей настроение. Говорить о смертях, потерях и мрачных пророчествах он не умел.

Проводив взглядом одноногую незнакомку, Федя продолжил бродить по выставке.

В следующем зале висели картины, объединенные темой плотской любви. Впрочем, без порнографии. Просто теперь на картинах женщины были в объятиях мужчин. На одной парочка страстно целовалась на берегу реки, на другой юноша лежал на подушках рядом с девушкой, его глаза закрыты, но лицо светилось счастьем влюбленного, который только что получил то, о чем мечтал. У третьей картины Федор замер.

Сначала он не поверил своим глазам.

Подошел ближе, почти вплотную, и принялся детально рассматривать полотно. На нем был очень крупно изображен поцелуй. Точнее, высокий парень с длинными кудрявыми волосами, склонившись, страстно целовал невысокую девушку с короткой, почти мальчишеской стрижкой. Оба были в профиль, оба были с закрытыми глазами.

Лицо девушки ни о чем не говорило Феде. А вот парень… Это же он! Он сам… Федя, собственной персоной. Он до последней черты узнаваем. Но изображен художником, судя по дате, больше десяти лет назад, когда уже жил в другом городе.

– Фантастика! – восхитился Федя.

Он еще немного поразглядывал собственный портрет. Кажется, этот художник, Роберт, и впрямь черпал вдохновение в каких-то параллельных мирах.

Федя перешел в следующий зал.

Здесь было очень мало места, и свет горел над одной-единственной картиной, которая венчала экспозицию: холст на подрамнике, без рамы, и заметно, что творение художника не закончено. Но также с первого взгляда любой зритель понимал – перед ним настоящий шедевр. На картине изображен старый дом из красного кирпича, в одном из окон видна полностью обнаженная девушка. Она держит в руках книжку, но смотрит прямо на зрителя.

На картине нет никакой эротики, только намеки. А взгляд девушки не порочный, а очень чистый и как будто удивленный.

Вся картина дышит неуловимым совершенством. В ней было нечто, что превращало ее в настоящее искусство, нечто, делавшее эту работу Роберта Иванова особенной. И, возможно, даже достойной соседства с мировыми шедеврами.

Вечером Федя решил сходить в бар на Каштановой улице.

Он не был большим любителем выпить, просто захотелось пива и шумной веселой компании. Но пиво оказалось безвкусным, а люди в заведении выглядели мрачно… не было желания с кем-то познакомиться или провести вечер. Федя оставил недопитый стакан и пошел прогуляться. Через пять минут, уже раздумывая, а не вызвать ли такси, вдруг замер, словно завороженный: между скучными старыми домами Каштановой он заметил его – дом с картины художника Роберта Иванова.