Бунт Хаус

Я слышу его дыхание, мягкое и спокойное, и каждая клеточка моего тела встает по стойке смирно.

— В этом месте есть свет? — спрашиваю я. Шепот кажется уместным, учитывая тяжелую тишину, давящую на мои барабанные перепонки.

— В чем дело? Ты боишься стоять со мной в одной комнате в темноте, малышка Эль? — Его голос — грубая ласка, слегка дразнящим тоном. Я представляю, как он поднимает вверх уголки рта, как в его глазах появляется острый вызов, и мои пальцы ног сжимаются в туфлях.

— Нисколько. Я в порядке. И совершенно счастлива, стоя здесь с тобой в темноте.

Так и есть. В этом есть что-то освобождающее. Меня не беспокоит то, как он смотрит на меня, и я не боюсь того, что краснею. Я могу просто быть собой.

— В таком случае... — Другая рука Рэна касается моего живота, заставляя меня подпрыгнуть. — Полегче, малышка Эль, — уговаривает он. — Просто пытаюсь найти твою вторую руку.

Я отдаю её ему, с трудом сглатывая, когда он поднимает мои ладони вверх и кладет их себе на грудь, прямо над твердой стеной мышц, образующих его грудные мышцы. Я чувствую, как бьется его сердце под мягкой хлопчатобумажной тканью толстовки, и когда мое зрение отнято у меня, ровное бум, бум, бум под моими пальцами — это все. Это удерживает меня на месте, укореняет, и я чувствую себя заземленной и… в безопасности? Вау. Это что-то новенькое. Как вообще возможно, чтобы я чувствовала себя с ним в безопасности?

Рэн подходит ближе, подошвы его ботинок шаркают по тому, что кажется кафелем, и его теплое дыхание тревожит мои волосы, скользит по моей щеке.

— Я подумал, что тебе будет легче, — тихо говорит он. — И для меня тоже.

— Легче?

— Гораздо легче быть честным, не беспокоясь о чьей-то реакции, верно? Ты можешь сказать мне правду, и я могу сказать правду тебе. Не так страшно, как делать это при свете дня.

О. Черт. Что, черт возьми, он хочет мне сказать? Я закрываю глаза — ненужное действие, которое не служит никакой другой цели, кроме как заставить меня чувствовать себя лучше.

— Лааадно. Это звучит серьезно. Стоит ли мне волноваться?

Рэн хихикает.

— Возможно.

— Тогда сорви пластырь, Джейкоби. Давай, колись.

Снова раздался смех.

— Всегда готова идти прямо в огонь. Определенно, это одна из тех вещей, которые мне больше всего нравятся в тебе.

— Одна из вещей? Есть и другие вещи, которые тебе нравятся во мне? — Эти разговоры в темноте уже доставляют мне удовольствие. Я бы никогда так не сказала, если бы свет был включен. Я не настолько игрива, особенно с опасными существами, которые способны нанести серьезный и непоправимый ущерб.

Я замираю, когда чувствую мягкое, как перышко, прикосновение губ Рэна к моей щеке. Он не побрился сегодня утром, его щетина царапает мою кожу, и я дрожу от пьянящего ощущения, едва дыша.

— Да, — шепчет он. — Много чего еще. Я составлю тебе список.

О, черт меня побери. Это будет очень интересно. Я беспокоилась, что он втянул меня сюда... что бы это ни была за комната... чтобы сказать, что он не хочет иметь со мной ничего общего. Я больше не беспокоюсь об этом. Он кладет руки мне на бедра, скользя ладонями по пояснице, притягивая меня ближе, так что наши тела оказываются прижаты друг к другу, мои руки все еще крепко прижаты к его груди.

— Во-первых, я хочу, чтобы ты сказала мне правду, — говорит он. — Пакс сделал что-нибудь такое, что тебя расстроило? Он тебе угрожал?

— Он намекнул пару раз, что я принимала плату в обмен на секс, но в остальном — нет.

Рэн недовольно хмыкает.

— Я прослежу, чтобы он больше так не делал.

— Не волнуйся. Меня обвиняли в гораздо худшем. У меня толстая кожа.

— Нет, это не так, твоя кожа похожа на гребаный шелк. — Он стонет, глубоко и низко, проводя переносицей вдоль линии моего подбородка, глубоко вдыхая, как будто пытается вдохнуть саму мою сущность. — Тебе не нужно беспокоиться о Паксе. Я позабочусь о нем. Второе, что я хотел узнать... ты уже готова?

— Готова к чему?

— Выложить свои карты на стол. Сказать мне, что ты хочешь меня. Всего меня. Навсегда. Чтобы больше не было никакого недопонимания между нами.

Моя грудь сжимается, как будто вокруг нее синхронно затягивается ремень.

— Прямо к делу, да?

— Я же тебе говорил. Я люблю, чтобы все было черно-белым. Четко и ясно. Никаких недоразумений. Ты же сама говорила, что предпочитаешь все именно так.

— Предпочитаю.

— Тогда скажи мне, что ты об этом думаешь.

— Я… — Ну, черт. Было бы гораздо менее унизительно, если бы он сказал первым. Он подумает, что я трусиха, если не дам ему ответа, но я сильная и потратила слишком много лет, убеждая себя в этом, чтобы сейчас подвести саму себя. — Я хочу тебя. Я хочу всего тебя. И... — Господь Всемогущий, это заставляет меня почувствовать себя глупой, наивной маленькой девочкой, но … — я хочу быть твоей девушкой.

Тишина.

Ревущая, оглушительная тишина.

Но я чувствую исходящее от него самодовольство, очень реальное и очень настоящее. Через некоторое время он сильнее прижимает свои руки к моей спине, притягивая меня к себе так, что я чувствую его твердость между нашими телами. Его член стоит по стойке смирно, и, судя по тому, как он пульсирует у моего живота, он требует некоторого внимания.

— Ты хоть представляешь, каково это быть моей девушкой, малышка Эль? — рычит он.

Ух... слова. Мне нужны слова. Куда же я девала свою способность составлять связные предложения? В то же самое место, куда я поместила свою способность мыслить связно, судя по всему.

— Ты, вероятно... очень собственнический, — ухитряюсь я.

— Ты даже не представляешь. И?

— И тебе, наверное, нравится власть в отношениях.

— Мне нравится контролировать любую ситуацию, — признается он. — Но при случае я готов поделиться.

— Ты, вероятно, любишь сражаться?

— Нет ничего плохого в здоровом несогласии. Нет ничего плохого в том, чтобы указать кому-то на их дерьмо, если они плохо себя ведут.

— Ты, наверное, любишь, чтобы все было по-твоему.

— Я способен на компромисс.

— Лааадно…

— Продолжай.

— Это все, что я могу придумать.

Еще одно слабое прикосновение губ, на этот раз к моим собственным губам, такое нежное и дразнящее, что я издаю жалобный всхлип, когда он лишает меня своего рта.

— Тогда позволь мне заполнить остальное, — громыхает он. — Я слишком самонадеян. Мне нравится трахаться. Иногда я бываю чертовски напряжен. Для меня либо все, либо ничего. Вот каков я на самом деле. Я ничего не делаю вполсилы. Будут дни, когда ты будешь ненавидеть меня больше, чем любить. А ты будешь любить меня, Элоди. Уже слишком поздно сдавать назад. Я буду любить тебя, а ты будешь любить меня, и ни для кого из нас не будет пути назад. Так что позволь мне спросить тебя еще раз. Теперь, когда ты понимаешь, как все будет. Ты все еще хочешь этого, зная, что отношения со мной не всегда будут идеальными? Что иногда это может быть трудно?