Бунт при Бетельгейзе

— А ты, Жбанюк, чего на меня волком смотришь? — дежурно поинтересовался комендант, вглядываясь в добродушное лицо Дылды, и пошел вдоль строя косков: — Не стоит забывать, ребята, что все вы — грязные подонки, отбросы общества, направленные сюда с одной только целью — исправиться, стать полноценными, полезными для социума гражданами. Вам всё ясно? Тебя, Жбанюк, я не спрашиваю. Что бы я ни сказал, ты всё равно не поймешь.

— А че не пойму?! — обиженно промычал Дылда. — Всё я понял. Вы думаете, мы отбросы, да? А мы — классные ребята. Так мне кажется. Особенно Рука. Он мой друг…

— Ишь, разговорился, — усмехнулся Козлов. — Поговорим о тебе. Ты вот полезный член общества, Жбанюк?

— Ну…

— Что ну? Ты за что на срок попал в первый раз?

— Ну, это…

— Что «ну это»?! Сопли подотри, Жбанюк, на астероиды просто так не попадают! И ты сюда попал, как и остальные подонки, либо потому что ты вор-рецидивист, либо потому, что ты — насильник и убийца. Твою историю я отлично знаю, Жбанюк. Всё в деле записано. Убийство, еще убийство — якобы по неосторожности… А первый раз ты попал сюда потому, что плеер у тебя, видите ли, подростки отняли. А ты их зверски замучил. Так?

— Не так, — помрачнел Дылда. — Я их только поучить немного хотел. Потому что они злые были.

— Ты, надо думать, добрый… Добрый я, а не ты! Лежи, мразь! — Комендант от души пнул начавшего приподниматься Пряника, отчего тот опрокинулся и ткнулся лицом в землю. — Вот так! — Удовлетворенно заметил он. — Запомните все, — продолжая ходить из стороны в сторону, выкрикнул Козлов. — Пока я комендант на этом астероиде, воры-рецидивисты, убийцы, насильники и прочая шваль здесь будут исправляться и превращаться в примерных граждан! Никаких пьянящих колосков, шоколада, никакого пива! Не говоря уже о прочих горячительных напитках. Только сухие пайки и баланда! Работать, работать и еще раз работать! За талоны!

При упоминании талонов заключенные третьего барака, выведенные на прогулку под своды огромной пещеры, заскрипели зубами от ярости. У непривычного человека, наверное, мороз по коже пошел бы от их исполненного ненависти вида, но охрану коски не пугали — видели всякое. Талонная система возмущала заключенных донельзя. На всю колонию имелась всего одна лавчонка, где продавалось съестное. Но получить его можно было только за талоны — они выписывались на конкретное лицо, купить талон нельзя было ни за какие деньги. Все, кто работал, могли раз в месяц приобрести банку сгущенки или какой-нибудь замороженный бифштекс и сожрать его прямо в лавке — выносить продукты наружу запрещалось. А коскам, игнорирующим рудные работы, в лавке делать было нечего — за деньги там ничего не продавалось…

Козлов присел, приподнял голову Пряника за уши и заглянул ему в глаза.

— Будешь исправляться, подлец?

— Не буду! — промычал тот.

— Тьфу ты, — комендант выпустил уши и отряхнул руки. Коск снова ткнулся лицом в землю. — Придется перевести в четвертый барак. Вот пока среди нас есть такие, как этот мерзавец, всё насмарку. Хорошо, что встречаются и другие. Те, что встали на путь исправления. И всё делают для того, чтобы исправиться. Я, конечно, имею в виду нашего Эдварда. Да, Цитрус, ведь мы встали на путь исправления?

— Безусловно, — ответил тот.

— Вот… Берите пример с него. Ну, ладно, — Козлов постоял некоторое время в задумчивости, качаясь с пятки на носок, потом извлек из кармана старинные часы, отщелкнул картинным жестом крышку и сообщил сопровождающим: — Время обедать. Пойдемте, господа. Похлебаем щей.

Он пошел по прогулочному плацу, следом за ним двинулись вертухаи.

Пряник пошевелился в пыли, тронул разбитую губу и проворчал:

— Ты мне за всё ответишь!

Эдвард отсчитывал купюры, действуя левой механической рукой. Протез он заказал с самой Земли, задействовав все связи профсоюза косков, который буквально через пару месяцев после начала развития игорного бизнеса, с благословения Седого, был скуплен на корню.

Хотя мастера обещали, что он получит совершенный аналог утерянной конечности, рука на поверку оказалась малочувствительной и крайне прихотливой. Не она ухаживала за ним, а Эдварду приходилось обхаживать механическую руку — протирать тряпочкой, смазывать суставы. Иначе они начинали самым противным образом скрипеть. К тому же цвет протеза — поначалу нежно-розовый — со временем сменился зеленоватым. Конечно, функциональность у механической конечности была выше, чем у обычной руки, но радости при всех остальных минусах это доставляло мало. Под гибкими искусственными пальцами купюры шелестели, как листва на деревьях в ветреный день.

— Девятьсот шестьдесят семь, девятьсот шестьдесят восемь, — проговорил он нараспев. Не густо. Посмотрим, кто еще нам задолжал. Так, Змей отдал. Ошпаренный отдал. Пряник. Не отдал. А я ведь его предупреждал, что четверг уже близко. Значит, не понял. Обидно. Ох уж этот Пряник, вечно с ним проблемы. Хоть к игорному столу его не подпускай. — Эй, Дылда! — позвал Эдвард.

— Я здесь, — улыбающаяся широкая физиономия свесилась с верхнего яруса нар.

— Тут кое-кто не отдал долги, — сказал Рука, — надо бы пугнуть его. Но не сильно.

В прошлый раз, когда он попросил Дылду припугнуть одного жадного парня, здоровяк перестарался — перевернул того вверх тормашками и скинул в лестничный пролет. Парень летел десять метров. Спасло его только то, что гравитация на астероиде низкая и сильно разогнаться он не успел. Но всё равно он еще лежал в тюремном лазарете.

Дылда спрыгнул со второго этажа нар.

— Кого?

— Пряника.

— Пряника, хорошо, — здоровяк пошел к двери.

— Куда?! — окликнул его Рука. — Не сейчас. После отбоя.

— А… Ага, — Дылда немного потоптался на месте.

— Лезь обратно, — скомандовал Эдик.

— Ладно.

И полез вверх на нары. Сорвался. Едва не зашиб Цитруса, который выругался и отошел подальше. Помощника он нашел, конечно, отличного. Если кому-нибудь нужно морду начистить или, к примеру, сломать ноги и руки — лучше и придумать нельзя. Надо только убедить его, что он поступает правильно. Вся беда была в том, что порой Дылда становился непредсказуемым.

Эдик иногда всерьез побаивался того, что Дылда по неосторожности или от дурной головы придавит его, как слепого котенка. Был же однажды ночью эпизод, который он никак не мог забыть. Когда он проснулся оттого, что кто-то ухватил его за горло. Цитрус открыл глаза и увидел над собой громоздкую тушу помощника. Глаза его были закрыты, а лицо перекошено дикой злобой.

— Попался, Вальдемар! — хрипло шептал Дылда.

— Эй, я не Вальдемар, — что было сил закричал Эдик и треснул громилу по ушам.

Тот немедленно проснулся и отскочил в сторону, в страхе, что сделал что-то дурное своему благодетелю.

В тот раз обошлось, но ощущение крепких пальцев на горле больше не покидало Цитруса. И во сне он, бывало, просыпался, ожидая, что огромная ладонь вот-вот сожмется, вдавит его кадык и злой голос проговорит: «Попался, Вальдемар!». Стра-а-ашно!

Уже потом Цитрус выяснил, что по ночам Дылда расхаживал только с наступлением полнолуния. Падал с постели на пол и начинал нарезать круги, приговаривая: «Где ты, Вальдемар? Где ты?!» Наутро он ничего не помнил из ночных бдений.