Бунтарка
Шрифт:
— В порядке она, просто нутро и фильтр почистить нужно, — отмахивается Макс. — Так а трактор — что?
— Макс, займись делом, — киваю на машину. — А на трактор пиши отказную и мне под подпись. Некогда мне возиться со старой рухлядью.
— Бес, да что с тобой? — сетует Макс, преследуя меня по пятам. Я подхожу к столу и складываю инструменты в чемодан.
— У тебя работы мало, что ты разговорами меня решил занять? — припечатываю я с раздражением.
— Не переноси личное на работу, мой тебе совет, парень… Последние недели, как с цепи сорвался.
— А я его
Макс недовольно поджимает губы, пока я сверлю его взглядом, не давая возможности развить ничего не стоящий диалог. Мужчина хмурится и переводит взгляд мне за спину.
— Добрый день. Вы по какому вопросу? — он сосредотачивает внимание на клиенте, а я продолжаю собирать инструменты. Боюсь, что от моего разъяренного взгляда клиенты разбегутся в разные стороны.
— По личному. Здравствуй, Кирилл, — мягкий мужской голос знаком, но я поздно осознаю, кто именно желает со мной поговорить.
На пару секунд подвисаю и смотрю на осунувшееся бледное лицо мужчины, которое оттеняет синий костюм. Щетина и синяки под глазами, кажется, как и у меня самого… Глаза светло-голубого оттенка смотрят на меня с немым укором и болью, отчего содрогается сердце.
Нет уж. Так не пойдет. Я больше не поведусь на эти глаза, даже если услышу от их носителя извинения. Я уже успел обжечься об этот холодный лед, который казался мне ясным небом.
— Чего вам? — отворачиваюсь, показывая, что не расположен к глупому и совершенно ненужному разговору.
— Кирилл… — тяжело выдыхает он, подступив ближе. — Я нуждаюсь в твоей помощи.
— Что-то случилось с вашей машиной? — дергаю бровью.
Скажи, что — да. Скажи мне это и не смей ворошить мои мысли!
— Нет. С машиной всё отлично, у тебя всегда обслуживание на высшем уровне… — он замялся, а я начинаю ощущать напряжение, которое простреливает в лопатках. — Ей нужна твоя помощь, Кирилл. Наша помощь.
Вот, значит, что люди чувствуют, когда им стреляют в голову — бессильную злобу и несправедливость. Видимо, моя передышка окончена? Что снова задумала эта хитрая Лиса? Артём был прав, это лишь было затишье перед бурей… Но, втягивать в наши личные отношения родителей — слишком даже для меня.
— Я обслуживаю клиентов с правами. Насколько я знаю, у вашей дочери их нет, — стараюсь сохранить своё хладнокровнее, но пальцы до побелевших костяшек сжали инструмент.
— Дело весьма… Деликатное, Кирилл.
Я рискую посмотреть ещё раз в уставшие глаза её отца и меня пробирает. Ощущаю жесткий откат. Я не видел её несколько недель и понадеялся, что всё уже в прошлом… С ней я как всегда ошибся и вот снова стою на краю этого обрыва. Только в этот раз я не готов сорваться за ней так бездумно, не после её мерзких выходок.
— Я механик, Антон Михайлович, а не мозгоправ. А ваша дочь как раз нуждается именно во-втором, так что советую не откладывать лечение, — меня прорывает, и я едва отдаю отчет, что хамлю её отцу в лицо, гораздо старшему за меня и уважаемому человеку.
Он смотрит на меня тяжело, но затем
несколько обессилено отводит взгляд. Мужчина уставший, как физически, так и морально. Я с ним полностью солидарен. С такой-то дочуркой!— Ты прав, — неожиданно подтверждает её отец, соглашаясь с моими словами. — Поэтому я пришёл к тебе. Я думаю, ты сможешь… Хотя бы немного повлиять на её состояние. Иначе мне придется принудительно положить мою единственную дочь в клинику. Я не хочу прибегать к крайностям.
Мои брови опускаются и двигаются к переносице.
Что за чушь?
Я даже прыскаю в коротком смешке, но Антон Михайлович не поддерживает моё веселье.
— В какую ещё клинику? — непонимающе уточняю я.
— В том-то и дело, что я не знаю, Кирилл… — он смотрит на меня с мукой в глазах, которую даже не пробует скрыть. — Что-то случилось. Что-то серьезное. Она не ест, не спит, не встаёт с кровати… Возможно, депрессия, но выглядит это всё значительно хуже. Василиса ничего не говорит. Я даже не понимаю — это симптом или она не хочет с нами разговаривать… Она никого к себе не подпускает.
Сердце предательски реагирует на её имя, а воображение бьет под дых. Что с ней произошло? И что происходит сейчас, если даже родители не в силах помочь?
— К сожалению, Антон Михайлович, я ничем не могу вам помочь. Мы расстались и последние, кого она захочет сейчас увидеть — это меня, — стараюсь обстрагиваться, но разве у меня хоть раз получилось быть равнодушным к этой взорвавшейся блондинке с характером огнедышащего дракона?
— Она тебя услышит. Ты единственный, на которого она может отреагировать, — утверждает он, чем, безусловно, раздражает.
Сколько раз мне нужно ему повторить, что я не хочу принимать участие в этом абсурде?! Я не имею желания вмешиваться в их семейные проблемы и быть участником какой-то неясной для меня игры, правила которой очередной раз диктует маленькая кровожадная стерва.
— Она, — ставлю акцент, — должна была услышать меня прежде, чем разрушать и портить всем вокруг себя спокойную жизнь. Желаю ей скорейшего выздоровления.
Отворачиваюсь, собираясь прервать разговор самым грубым способом — уйти без лишних любезностей. Внутри меня сумбур из противоречивых чувств: одни из них пытаются удержать меня на месте, а другие толкают в спину, чтобы не наступал на одни и те же грабли.
— А разве это случилось не после того, как ты разбил сердце моей дочери? — его слова бьют мне в спину. Я замираю. Прямо ощущаю, как ноги уже наступают на эти грабли! — Я пришёл просить тебя о помощи, Кирилл, но не делай из меня идиота. Не будь ты ей нужен — набил бы тебе наглую морду и был бы прав, — повышает он голос, очевидно, потеряв терпение.
— Я ошибся и извинился перед Василисой, Антон Михайлович. Мне нужна была она, и я не готов был расставаться. Она об этом отлично знала, но очевидно, ей глубоко плевать, — оборачиваюсь на притихшего мужчину. — И как, по-вашему, я должен принять факт, что она поганит жизнь мне, моим близким и кидается на всех подряд с кулаками или с канистрой бензина на чужие вещи? — в конце я срываюсь, рявкая.