Бурсак в седле

— Это кто же такой, очень смелый?

— Есаул, я говорю. Да не один выступает, а вместе со своим сыном, сотником.

— Вот уроды! Не евреи, случайно?

— Нет. Какие евреи могут быть среди казаков, Гриня? Окстись!

— Ныне все может быть, Иван Павлович. Такое может быть, что вы даже не представляете.

— Я представляю все! И знаю все, — обрезал ординарца атаман. — В общем, эти Шестаковы поносят меня больше всех. Даже больше вахмистра Шевченко. — Калмыков сожалеюще вздохнул. — Действительно, уроды. Попугаи! — Он ногтем разрезал две фамилии, отца и сына. — Вот что надо с ними сделать. Как, впрочем, и со всеми остальными. Вот, вот, чтоб наши всегда гнали городских. А этот откуда взялся? Савинков какой-то, подъесаул. Из какой дыры вылез? А хорунжему князю Хованскому чего нужно? Куда он лезет? — Калмыков осуждающе покачал головой.

Ординарец, вторя начальству, также осуждающе покачал головой.

— Я же говорю, Иван Павлыч, чего им неймется? Может, в жабрах муравьи завелись? Либо опилок туда намыло?

— А этот офицеришка, о чем он думает? — атаман громко щелкнул пальцем по листу бумаги. — Куда устремляется? Хорунжий Скажутся…

— О таком я даже не слышал.

— И я не слышал, Гриня, но это ничего не значит. Совсем угорели люди. В бане пересидели! — Калмыков налил себе водки — бутылку с сургучной головкой ординарец предусмотрительно поставил на стол, — налил много, полстакана, залпом выпил. Запил молоком. Покрутил головой: — Уф-ф!

— Хорунжий Скажутин, — задумчиво проговорил ординарец. — Нет, никогда об этом карасе не слыша. И что делать будем с ними, Иван Павлыч? — Григорий указал подбородком на список.

— Только одно, — атаман плоско разрезал рукою воздух, одновременно издал губами чикающий звук, будто отделил противнику голову от туловища, — секир-башка. Других рецептов нет.

— Всем? — ординарец вопросительно постучал ногтем по бумаге.

— Всем, — подтвердил атаман, сжав глаза в жесткие щелки. — Всем до единого секир-башка. Никого не оставлю в живых.

Калмыков говорил с ординарцем откровенно, поскольку знал — Гриня Куренев сор из избы не вынесет. А если хоть одно словечко отсюда выкатится — Гриня знает, что с ним будет, поэтому атаман и не стеснялся. И ничего не боялся.

Заметив, что ординарец жалостно вздохнул, атаман произнес безапелляционно:

— Вопрос стоит так: либо я им сверну голову, либо они мне. Не вздыхай, Гриня, и не жалей никого, жалости здесь места нет. Понял?

Атаман аккуратно сложил лист с фамилиями, ногтем провел по сгибу бумаги и засунул список в карман кителя.

— Вот когда не будет этих людей, тогда я стану чувствовать себя спокойно. И забот у меня никаких, кроме собственного благополучия, не будет. Ясно, Гриня?

С этого дня стрельба в Хабаровске стала звучать чаще. Калмыковцы щипали местных жителей: под прикрытием темноты лазили по подвалам, искали съестное. Если находили — частично съедали, частично безжалостно курочили, разбивая о землю банки с вареньем, заготовленным на зиму, разбрасывали, топтали ногами огромные шлептухи знаменитых хабаровских груздей, расшвыривали целые горы жареного орляка — съедобного папоротника, заменявшего многим беднякам картошку, давили его сапогом. Открыто смеялись, когда кто-то пытался спасти припасенные иа лютую холодную зиму запасы:

— Чего вы цепляетесь за это вареное сено? У вас что, другой еды нету?

Хабаровчане матерились, оттаскивали калмыковцев за полы шинелей от своих погребов, и если кто-то бывал слишком настойчив, казаки стягивали с себя карабины:

— Вы, с-сукины дети, похоже, все это для красных заготовили. Их ожидаете? Продались?

Звучали выстрелы.

Когда на казаков жаловались атаману, тот пренебрежительно взмахивал руками:

— Пусть что хотят, то и делают! Это же казаки. — Калмыков глубокомысленно поправлял усы. — Не трогайте их.

Юлинек считал, что с приходом Михайлова в военно-юридический отдел у него будет меньше работы, но работы меньше не стало, скорее, напротив. К двум расстрельным вагонам прибавился третий, новенький, окрашенный в защитный цвет, с решетками на окнах, чтобы, как говорил новый начальник отдела, «не было фильтрации» — ни туда, ни сюда, выход из вагона мог быть только один — на небеса.

Юлинек, командовавший расстрелами, мрачно похмыкивал: русских он не любил, немцев считал полной противоположностью русским и тоже не любил, арифметика из этой «любви-нелюбви» выходила одна: чем больше он уничтожит тех и других, тем будет лучше.

Особенно атамана беспокоили два человека — неугомонный Шевченко, который, несмотря на красную звездочку, пришпиленную к кожаной командирской фуражке, не снимал с кителя царских Георгиевских крестов, а также Шестаков. Меньше тревожил его сын, хотя в паре отец и сын были просто опасны. Атаман вызвал к себе Михайлова, выложил из кармана мятую бумагу со списком, и разгладив ее, придвинул к начальнику юридического отдела:

— Ну-ка, мил человек, ознакомься с этим вот реестром.

Тот, нахлобучив на нос маленькие подслеповатые очки, прочитал список и, понимающе похмыкав, наклонил голову:

— Задача ясна!

— Раз ясна — значит действуй! — сказал Калмыков. — Списочек перепиши своей рукой и отдай мне.

— Я его запомнил.

— Это еще лучше, — одобрил осторожность начальника юридического отдела Калмыков. — Действуй!

***

Войсковой круг собрался в конце октября, был он объявлен чрезвычайным и должен был решить главный вопрос: быть Уссурийскому казачьему войску или не быть? А раз вопрос ставился так, ребром, то решалось и другое, тесно с ним связанное — быть атаману Калмыкову или не быть? Калмыков был мрачен, покусывал усы — то левый ус, то правый, сплевывая откушенные волоски под ноги, и спрашивал у Михайлова:

— Ну что с этим деятелем, с Шевченко? Нашли его или нет?

— Пока не нашли.

— Ищите!

Ни князь Хованский, ни подъесаул Савинков, ни хорунжий Скакутин, ни отец с сыном Шестаковым уже не были страшны атаману — Михайлов оказался человеком хватким и свою задачу выполнил на «пять».

— Ну что, нашли этого барбоса Шевченко? — теребил, наливаясь нетерпением и злостью, атаман своего подопечного.

— Пока нет, — со вздохом отвечал Михайлов.

— Пошарьте-ка по его родственникам. Вдруг он где-нибудь у них под кроватью прячется? Или под юбкой у своей жены сидит… Всех потрясите, всех!

Михайлов молча брал под козырек и исчезал.

Через некоторое время вновь появлялся в кабинете атамана.

— Ну что? — собрав лоб в частую лесенку, тот стрелял жестким взглядом в начальника юридического отдела.

— Как сквозь землю провалился, — поморщившись, докладывал Михайлов.

— Это что же, никого из этой чертовой семейки не удалось найти?

— Ну почему? Мы арестовали двух братьев Шевченко… С бабами не стали связываться.

— А не проверили, не сидит ли кто у баб под юбками?