Бурсак в седле

Командовать объединенными казачьими войсками Дальнего Востока было доверено атаману Семенову.

Когда Семенов уезжал из Хабаровска, то на вокзале притянул к себе Калмыкова, облобызал его трижды и сказал:

— Ты, Иван, береги себя… Ты нужен России!

Маленький Ванька растроганно пошмыгал носом и, стерев с ресниц слезы, всхлипнул:

— И вы берегите себя, Григорий Михайлович!

Семенов, неожиданно сделавшись печальным, отер рукою свое круглое лицо, жестко сцепил зубы и произнес тихо, с большим достоинством:

Через несколько дней в Хабаровск из Токио прибыл сиятельный граф Мибу — личный адъютант наследника японского престола. Первый визит, который он нанес в городе, был визит к Калмыкову. Граф передал разные пустые слова от наследника, выложил несколько недорогих подарков. Растроганный атаман приказал сшить наследнику мундир своего войска с широкими желтыми лампасами и с неуклюжим поклоном вручил графу.

— Передайте их сиятельству, — сказал он, — форму подведомственного ему войска. Мы считаем их сиятельство нашим командиром.

Даже те, кто был предан Маленькому Ваньке и кормились из его руки, недовольно сморщили носы: это было слишком, но атаман недовольства на лицах сподвижников не заметил. Поклонился графу Мибу в пояс.

Если бы не самочинные действия атаманов, жаждавших единоличной власти, ситуация на Дальнем Востоке была бы совсем иной. Барон Будберг, будущий колчаковский министр, управляющий военным ведомством, оставил после себя воспоминания. Он все, что видел, заносил в дневник, где называл Семенова, Калмыкова и примкнувших к ним атаманов обыкновенными разбойниками, Хорвата — длиннобородым харбинским Уилиссом и так далее. Вряд ли голодные, холодные, зачастую плохо вооруженные красные смогли бы одолеть их, если бы силы белых не были так разобщены действиями атаманов.

А они не только набили атаманам физиономии, как и всем остальным, но и вообще загнули «всем белым салазки за спину».

Досталось, как мы знаем из истории, и японцам. Впрочем, делать ставку японцам было не на кого — только на атаманов. Они вновь начали закрывать глаза на бесчинства, творимые Калмыковым, — тот уничтожал людей, как блох, причем не только своих противников и тех, кого он не любил, а всех подряд.

В ночь с семнадцатого на восемнадцатое ноября, в частности, на станции Хабаровск были расстреляны одиннадцать человек. Тела убитых даже не удосужились зарыть — их бросили в канаву недалеко от железнодорожных путей.

Об этом местные жители сообщили японцам. На место расстрела приехал генерал Оой, начальник 12-й дивизии, походил вокруг, похлопал блестящим стальным стеклом по крагам и приказал доставить начальника калмыковского штаба Савицкого. Свободной машины под рукой не было, и Оой послал за штабистом свой автомобиль.

Савицкий приехал настороженный.

Оой потыкал стеклом в сторону канавы, где были свалены трупы:

— Что это такое?

Савицкий в ответ приподнял плечи:

— Не знаю. Я ничего не знаю.

— Зато знает мой начальник штаба, — назидательно произнес генерал Оой.

Будберг записал в дневнике, что «атаманы драпируются в ризы любви к Отечеству и ненависти в большевизму. Каторжный Калмыков двух слов не скажет, чтобы не заявить, что он идейный и активный борец против большевиков, а японцам должно быть лучше всех известно, с кем и какими средствами борется и расправляется этот хабаровский подголосок Семенова».

Дальний Восток трещал по швам, рвался, рассыпался, и только одна сила крепла и готова была навести тут порядок — красные.

Наряд калмыковцев попал в засаду на одной из окраинных хабаровских улиц. Улица та была невзрачная, кривенькая, словно бы специально созданная для таких засад. Наряд не должен был здесь появляться, но старшему — бравому уряднику из молодых, сообщили, что некая бабка Варя Курносова открыла прямо из окна своего дома продажу крепкого первача, которым можно заправлять даже зажигалки, такой чистый и крепкий получился напиток, — старший вскинулся и, поправив усы, скомандовал:

— За мной!

Нос у казака хоть и не отличался особым нюхом, но питие он ощущал издалека, выпить урядник любил очень, поэтому мигом раскраснелся, взгляд у него сделался веселым, он гикнул и пустил коня в галоп. Наряд понесся следом.

Через десять минут казаки уже находились на темной кривой улочке, в третьем с краю доме было расположено среднее окно, в нем виднелась дородная фигура старой женщины с остриженными под бурсацкий горшок седыми волосами.

— А ну, старая карга, гони сюда бидон с первачом — рявкнул на нее урядник. — Приказ штаба ОКО — реквизировать первач! Понятно?

Взгляд старухи испуганно посветлел, она отчаянно замахала руками:

— Н-нет у меня ничего!

Бравый урядник издевательски захохотал.

— Брешешь, ведьма!

— Нету-у!

Урядник, смеясь, вывернул из ножен шашку.

— Брешешь!

Старуха пискнула по-девичьи, взметнула над собой в молитвенном движении руки и исчезла в глубине дома. В то же мгновение с треском распахнулось несколько ставней напротив, в оконные проемы высунулись стволы винтовок.

Грохнул залп.

Урядника вынесло из седла и отбросило от коня метров на пять, будто попал под паровоз; лицо его исказилось, окрасилось кровью, один глаз, выбитый пулей, размазался по щеке, двух его напарников — нестарых еще казаков с кручеными тугими чубами, выбивавшимися из-под папах, также не стало — пули швырнули их под копыта коней, казаки, уже мертвые, задергались, заскребли ногтями по мерзлой земле, окрасили ее кровью.

Из дома выглянул товарищ Антон, пробежался взглядом по убитым, произнес поспешно, задыхаясь, словно после бега:

— Все! Уходим!

Три стремительные тени выскользнули из двери дома, одну из них Антон задержал, проговорил тихо, по-прежнему страдая от одышки:

— Молодец, Аня, ты стреляла лучше всех!

Утром калмыковцы чистили улицу, на которой был уничтожен казачий наряд, перевернули вверх дном избу, приютившую нападавших, — это был брошенный дом, хозяин которого умер три года назад и до сих пор в него никто не вселился, обследовали соседние дома, до мелочей восстановили картину происшедшего… Занимался этим лично Михайлов.

— Виноватых тут нет, — проговорил Михайлов угрюмо, почесал пальцами лысеющий лоб, — вот, картина какая вырисовывается. Что делать?

Юлинек тоже был включен в следственную группу и, хотя в происшедшем не разбирался, — да и не до того было, — дал совет:

— Арестуйте, господин начальник, владельцев этих хат, — он обвел рукой дома, стоявшие рядом с большой холодной избой, из которой велась стрельба. — Во-первых, люди будут знать, что в нас без наказания стрелять нельзя, стрелявшие обязательно будут наказаны, во- вторых, может быть, мы узнаем что-нибудь новое, а в-третьих… В-третьих, другим будет неповадно так поступать, — Юлинек подвигал из стороны в сторону тяжелой нижней челюстью. — Советую, господин начальник.