Быть Руси под княгиней-христианкой

Рыцарь, словно повинуясь воле начертавшего эти строки, оторвал глаза от пергамента и снова бросил взгляд на сидевшего перед ним мёртвого сотника, на ряды безмолвно лежавших за ним викингов. И почувствовал, как в душу вползает страх.

Вдруг это не ветер свистит на болоте среди метёлок камыша, а неизвестные лучники натягивают тетивы тугих луков? А как огромна его спина, и как беззащитна она от стрел или сулицы, что в любой миг могут вылететь из густой травы, которой так заросла поляна! И если это вовсе не порывы ветра шевелят ветви ближайших к нему деревьев, а враги готовятся спрыгнуть сверху с мечами в руках?

Выругавшись, Шварц отшвырнул в сторону свиток, подбежал к коню. Долго ловил непослушной ногой стремя, вскочил в седло.

— Домой! — крикнул он спутникам. — И да будут прокляты ярл и эта встреча с ним!

16

Князь Крук и воевода Бразд были так же спокойны и полны достоинства, как и во время первого разговора с Ольгой. Не сняв шлемов и даже не склонив в знак приветствия голов, они остановились в трёх-четырёх шагах от кресла, в котором сидела перед шатром великая княгиня.

— Киевская княгиня, ты позвала нас, дабы говорить о мире. Мы внемлем тебе, — произнёс Крук.

— Под стенами Искоростеня уже пролилось слишком много русской крови, чтобы продолжать её лить дальше. Свара между полянами и древлянами на руку лишь недругам Руси, которые только и мечтают, как бы её ослабить. Так неужто станем помогать им в этом? Если древляне готовы подтвердить главенство над собой Киева, стольного града всей Руси, и платить ему дань, как повелось издревле, я согласна забыть о смерти мужа и верну тишину и покой вашей земле.

— Какую дань хочет Киев? — спросил Крук.

— То, что была определена до последнего прихода князя Игоря на полюдье. Но теперь её сбором и доставкой в Киев станет заниматься твой отец, князь Мал.

— Ты справедлива, великая княгиня. Это всё, что желаешь от древлян? — поинтересовался Крук.

— Нет. Каждую зиму ваши города и веси [169] станут брать на постой и кормление моих воинов. Так будет пять лет, покуда вражда к Киеву не погаснет в ваших душах.

169

Веси — сёла, деревни.

— Мы примем твоих воинов, великая княгиня. Древлянская земля щедра и не оскудеет от этого.

— И последнее. Каждому искоростеньскому подворью надлежит сегодня до восхода солнца прислать мне живую дань: трёх голубей и столько же воробьёв. Пусть каждый раз потом, глядя на птиц, древляне вспоминают об уплаченной им полянам пернатой дани. А заодно не забывают, что стол великих киевских князей — глава всей Руси, и Древлянская земля должна быть послушна Киеву.

— Живая дань будет в срок. Теперь, великая княгиня, скажи, где и когда искоростеньская дружина и лучшие люди Древлянской земли принесут священную клятву-роту на верность Киеву и тебе?

— Завтра утром посреди этой поляны. Пусть души наших погибших воинов станут свидетелями свершившегося примирения.

— Ты мудра, великая княгиня. Позволь вернуться в град и сообщить древлянам о мире и приступить к сбору пернатой дани?

— Ступайте, князь и воевода. И да свершится то, из-за чего я позвала вас, — громко произнесла Ольга.

Всю обратную дорогу Крук и Бразд хранили молчание, и лишь в воротах крепости князь не выдержал:

— Что молчишь, главный воевода?

— Мне нечего сказать. Кроме одного: я не верю в невесть откуда появившиеся доброту и великодушие княгини Ольги. Слишком много Полянских воинов осталось навсегда на этой поляне и под стенами Искоростеня, чтобы киевские воеводы согласились покончить дело миром. А княгиня умна и хорошо понимает, что ей нельзя ссориться с ними, со своей первейшей опорой. Уверен, что вовсе не забота о мире заставила Ольгу встретиться с нами. Здесь кроется нечто иное, княже, поверь мне.

— Но что?

— Не знаю, а потому сжимает душу тревога. За всё время разговора Ольга ни разу не посмотрела нам в глаза. Значит, не с чистой совестью звала нас. Не для того пришла киевская княгиня с войском на Древлянскую землю, чтобы уйти ни с чем.

— Смутно и мне, главный воевода, но только недолго пребывать нам в неведении. Ежели завтра у священного костра Ольга повторит сегодняшние слова о мире, брани конец. Нам осталась всего одна ночь, дабы узнать судьбу.

Бразд грустно улыбнулся.

— Нам осталась целая ночь, княже, — поправил он Крука. — И предчувствие шепчет мне, что это наша последняя ночь.

— Пустое, главный воевода. Наша дружина всю ночь не сомкнёт глаз и будет готова к любой неожиданности. Ежели киевляне замыслили какое-либо вероломство или решатся на ночной приступ, они лишь умножат собственные потери...

Едва древляне скрылись в городских воротах, от воевод, окружавших кресло Ольги, отделился Ярополк.

— Великая княгиня, ты только что посулила древлянам мир. Я не знаю законов Христа, но Перун не простит нам неотомщённой крови... Ни твоего мужа Игоря, ни сложивших головы у Искоростеня воинов. Никто из русских князей ещё не нарушал закона святой мести, негоже и тебе идти наперекор ему.

Ольга понимала, что сейчас прозвучали слова не только Ярополка, его устами говорили все воеводы её войска. Оставив Ольгу, они тесно сгрудились вокруг Ярополка и выжидающе смотрели на великую княгиню. Лишь Ратибор, посвящённый Ольгой во все намерения, остался на прежнем месте у кресла и невозмутимо наблюдал за происходящим.

— Да, я вела с посланцем князя Мала речь о мире, — прозвучал в гнетущей тишине спокойный голос великой княгини. — Потому что он нужен мне, дабы получить из Искоростеня живущих в нём птиц. Знайте, что я не забыла ни своего убитого мужа, ни погибших на Древлянской земле Полянских воинов. Не думайте, что это лишь слова. В память и в отмщение за всех полян, принявших смерть от древлянской руки, обещаю вам этой ночью большой погребальный костёр и кровавую тризну...

Князь Крук сдержал слово. Солнце только начало садиться, а перед шатром Ольги уже высилась целая гора сплетённых из ивовых прутьев коробов и клеток, в которых сидели принесённые из Искоростеня голуби и воробьи.

Движением руки великая княгиня подозвала к себе древлянского сотника, руководившего доставкой пернатой дани.

— Я обещала посланцам князя Мала принять завтра клятву-роту древлян на верность Киеву. Скажи ему, что я передумала. Ибо не мир принесла я на землю убийц моего мужа, а брань и мщение.

Проговорив это, Ольга облегчённо вздохнула. С минуты, когда она рассталась с князем Круком и воеводой Браздом, на душе у неё скребли кошки. С детства привыкшая к честности и ответственности за каждое слово и поступок, она сегодня впервые обманула не отдельного человека или нескольких людей, а целое многочисленное племя, близкое ей по крови и языку. Даже уверенность в том, что священник Григорий отпустит ей этот грех, не приносила облегчение. Теперь она сняла тяжесть обмана со своей совести: древляне снова её враги, она сама сообщила им об этом, отказавшись от недавних слов и обещаний...