Быть Руси под княгиней-христианкой

— Нечто подобное приходило в голову и мне, — задумчиво произнёс Свенельд. — Однако я считал, что мы не можем быть схожими хотя бы по одной важнейшей причине: ты волен сам распоряжаться своей судьбой, а я связан в своих желаниях множеством пут, начиная с долга служить великому князю и кончая обязательствами перед семьёй.

— Человек борется за свободу не ради неё самой, а чтобы с её помощью добиваться других целей: славы, богатства, права быть самим собой, возможность заниматься любимым делом. Для одних моих знакомых свобода означает возможность расстаться с ярмом раба, для других — возможность грабить и предаваться порокам — пьянству и продажной любви, для третьих — стремление скопить средства для безбедной старости. А меня свобода всегда привлекала правом быть независимым и заниматься тем, к чему лежит душа. Сейчас, после захвата сокровищ Эль-мерзебана Мохаммеда, у меня появилась возможность осуществить свою давнюю мечту, и ради этого я готов пожертвовать кое-чем из того, что ты именуешь полной свободой. И тогда мы станем ещё больше схожими с тобой, воевода.

— Ты думаешь заняться тем, что ромеи называют философией и считают важнейшей из наук? — спросил Свенельд. — Будешь размышлять, что является первопричиной человеческих поступков: желание творить добро или зло и о тому подобных благоглупос... вещах? Если так, то среди твоих друзей, с которыми я сталкивался в Арране, найдётся мало тех, кто сможет тебя понять.

— Таких не найдётся вовсе, — спокойно ответил Глеб. — Поэтому я намерен получить свою долю сокровищ — а она должна быть немалой! — и обосноваться в каком-нибудь тихом месте, чтобы остаться наедине с книгами и собственными мыслями.

— Я предполагал, что ты так поступишь, — довольным тоном заявил Свенельд. — Зачем тебе, умному человеку, оставаться среди разбойников и невесть из-за чего рисковать жизнью, если тебе удалось стать обладателем такого богатства? Поэтому, атаман, я пришёл к тебе не столько для прощания, сколько для разговора о твоём будущем. Ты желаешь обосноваться в тихом месте и заняться бездель... философией? Где ты можешь отыскать подходящее место? Ты, бывший разбойник и слуга Христа! Не думаю, что лучшим местом будет иудо-мусульманская Хазария или соседствующие с ней страны, где людей с крестом на шее не особенно привечают. Зато великая киевская княгиня — христианка. Почему бы местом твоего приюта и занятий наукой не стать Киеву, где твои единоверцы не испытывают никаких притеснений, где у тебя уже есть два верных друга — я и Микула?

— Над твоим предложением стоит подумать, воевода. Действительно, почему бы мне не перебраться на старости лет на берега Днепра? Гонений на христиан на Руси нет, у великой княгини, как я слышал, собрано немало творений мудрецов и христианских богословов. Микула всегда останется моим близким другом, а поскольку я, христианин, могу серьёзно помочь тебе в налаживании добрых отношений с великой княгиней, моей сестрой по вере, мы будем хорошими товарищами и с тобой. Такое предложение мне по нраву, воевода.

— Буду ждать тебя в Киеве, атаман. Встречу с радостью в любое время как родного брата. Можешь мне верить.

— Верю, Свенельд. И думаю, что мы расстаёмся ненадолго. Поэтому не прощай, а до скорой встречи.

Великая княгиня была удивлена робкому виду обычно бойкой и острой на язык горничной девки.

— В чём дело? — строго спросила Ольга. — Запамятовала, что, когда я беседую с батюшкой, меня можно отвлекать лишь в исключительных случаях?

— Помню, великая княгиня, но... Воевода Свенельд настаивает на встрече с тобой, прямо-таки рвётся к тебе. Он не внемлет никаким моим словам и возражениям.

— Не внемлет? Что ж, узнаю его необузданный нрав. Но, надеюсь, ты объяснила, что я сейчас веду разговор с Христом и своим духовным пастырем? У воеводы есть свои боги, и он хорошо знает, что они не теряют при общении с ними присутствия чужих.

— Я дважды объяснила ему это, но... Воевода заявил, что в таком случае ему повезло, ибо ему крайне желательна встреча и с главным жрецом христиан.

— Ему желательна встреча со мной? — спросил Григорий, не придававший до сих слов особого внимания разговору Ольги с девушкой. — Он так и сказал?

— Да, так и сказал, я только повторяю его слова. Ах, — спохватилась она, — я позабыла упомянуть, что в руках воеводы большой свёрток. Он завернут в холстину, и я не смогла рассмотреть, что внутри неё.

— Свёрток? — была поражена Ольга. — По-видимому, с воеводой творится нечто несусветное. Глубокой ночью прибыл с войском в Киев, а уже ни свет ни заря явился ко мне, хотя ещё не был у великого князя, настаивает на встрече, желает видеть христианского пастыря, принёс какой-то свёрток. Уж не тронулся ли он разумом на Кавказе? Твоё мнение, батюшка? — посмотрела она на Григория.

— Всё в руках Божьих, дочь моя, — ответил Григорий. — Но чтобы судить о духовной немощи воеводы, надобно увидеть его.

— Ты прав. Кличь воеводу, — велела Ольга девушке.

Свенельд не производил впечатления немощного ни духом, ни тем более телом. Единственной для него странностью в поведении было то, что после приветственного обращения к великой княгине он удостоил взгляда и лёгкого кивка головы Григория. А ведь прежде священника для Свенельда словно и не существовало: встречаясь с ним, он не задерживал на нём даже глаз, проходя, будто мимо пустого места.

— Желаю здравия и тебе, воевода, — ответила Ольга на приветствие Свенельда. — Не думала не гадала лицезреть тебя в своих покоях, тем паче в такую рань. Может, моя горничная что-либо перепутала с недосыпу? Ведь ты, наверное, держал путь к великому князю, чтобы рассказать ему о походе, и, приметив её, поинтересовался моим самочувствием да выразил своё почтение? А она, глупая, вздумала, что ты желаешь со мной встретиться. Я велю наказать её, а ты можешь продолжить путь к великому князю.

— Твоя девка ничего не перепутала, великая княгиня, и верно передала, что я просил о встрече с тобой. Она также сообщила мне, что у тебя... он, — кивнул Свенельд в сторону Григория, — однако я всё равно настаивал на своём. Потому что не из-за великого князя, а из-за тебя появился сейчас в тереме.

— Из-за меня? Но какие неотложные дела потребовали нашей спешной встречи? Настолько неотложные, что ты решил навестить меня прежде, чем обсудишь с великим князем завершившийся поход?

— О походе и всех событиях в Арране и Бердаа великий князь уже знает и без меня, — ответил Свенельд. — Всю ночь у него пробыли воеводы Микула и Рогдай, его стародавние друзья, и рассказали ему гораздо больше, чем смог бы я. Им великий князь верит больше, чем мне, к которому с давних пор питает неприязнь. Как и ты, великая княгиня. Я хочу своим приходом показать, насколько справедливо твоё отношение ко мне в последнее время. Каждый из нас совершал в жизни опрометчивые поступки, о которых позже сожалел и в коих раскаивался, но не у каждого хватает мужества предложить свою дружбу тому, кто некогда видел в нём своего недоброжелателя и, возможно, до сей поры ошибочно считает таковым. У меня хватило подобного мужества, и в знак моего раскаяния за былое и стремления ныне честно служить тебе, великая княгиня, прими мой подарок.

Свенельд нагнулся, поднял прислонённый к ноге большой четырёхугольный свёрток, развязал стянутые в тугой узел концы чистой холстины, в которую он был завернут. Когда холстина упала на пол, Ольга несколько мгновений сидела в оцепенении, не смея поверить собственным глазам, — в руках у воеводы были иконы. Если бы он явился к ней с отрубленными головами поверженных на Кавказе врагов, это произвело бы на неё куда меньшее впечатление, чем христианские святыни в руках воеводы-язычника. А тот уже протягивал одну из икон — писанную на доске, в массивном золотом окладе, усыпанную драгоценными каменьями и жемчугом — Ольге: