Царь нигилистов 2

— Я не о нем беспокоюсь, а о российской промышленности. Никто лучше не сделает, чем изобретатель.

Пап'a покачал головой.

— Не обязательно. И вряд ли Якоби изобрел бы что-то еще, став промышленником. А так сконструировал несколько моделей телеграфных аппаратов. Последний ты видел в Коттедже. Буквопечатающий.

— Это телеграф Якоби? Я никогда о нем не слышал.

— Батюшка запретил публиковать описание, — сказал царь.

— А привилегия? Ему дали привилегию?

— Нет. Пап'a решил, что изобретение относится к военному ведомству.

— То есть засекретил, — усмехнулся Саша.

— Да. Но Якоби повел себя не очень хорошо, показав чертежи своему немецкому другу Вернеру фон Сименсу…

— Дальше ясно, — усмехнулся Саша. — Так возникла компания «Сименс», у которой мы еще много что будем покупать.

— «Сименс и Гальске», — уточнил пап'a. — Уже покупаем.

— Телеграфные аппараты?

— Да. Они несколько отличаются от аппаратов Якоби.

— Это в качестве самооправдания, — заметил Саша. — Я имею в виду господ Сименса и Гальске. Внесли косметические изменения для усыпления совести. Но, честно говоря, их почти не в чем упрекнуть. Засекречивать бессмысленно. Если изобретению пришло время, значит, идея его возникнет не в одной голове, а в сотне голов одновременно. И выиграет тот, кто первым добежит до патентного ведомства.

Пап'a затянулся сигарой и выпустил дым в потолок.

— Мы с Якоби можем написать заявки на телефон и радио? — спросил Саша.

— Пишите, — кивнул царь. — Рассмотрим.

— Если засекретить телефон, у этого действия будет ровно один результат, — сказал Саша, — мы утратим приоритет и будем закупать аппараты в Англии, Америке или у того же Сименса. Все! Этим кончится. Потому что время пришло. По моим ощущениям, изобретение телефона — это вопрос 2–3 лет, пяти — как максимум. Только добежать до патентного бюро и дождаться привилегии. Радио может продержаться чуть дольше. Но я бы не рисковал.

— Я же сказал: пишите.

— Пап'a, у герцога Лейхтенбергского была лаборатория в Зимнем дворце?

— Да.

— Можно мне тоже выделить комнату?

— Ладно, посмотрим.

Пап'a докурил сигару, потушил, положил дымящийся окурок в пепельницу.

Позвонил в колокольчик. Слуга зажег свечи.

— Саша, — сказал пап'a, когда лакей ушел, — завтра у Никсы День рождения, и там будут ваши друзья детства. Ты кого-нибудь помнишь?

Саша немного запаниковал. Никого естественно! Каких-то ребят упоминал Никса, но слышать имена не значит знать. Ему совсем не хотелось возвращаться к обсуждению вопроса о своем душевном здоровье.

— Нет? — переспросил царь.

— Шереметьев, — сказал Саша. — Сергей… кажется.

— Да, Сережа. Узнаешь при встрече?

— Не уверен.

— Что ты о нем помнишь?

— Потомок графа Шереметьева и, видимо, Прасковьи Ковалевой-Жемчуговой, крепостной актрисы.

— Почти хорошо, — сказал пап'a, — только ты ему об этом не напоминай.

— Не думаю, что это позорно. Она была красавица, играла героинь и умерла молодой, кажется, от туберкулеза, сразу после рождения сына. Я помню ее портрет в шлеме с огромным султаном из перьев и плаще с фибулой. Где-то видел…

Саша прекрасно помнил, где он его видел. В музее Кусково, естественно. Все его детство, там в будущем, прошло на улице Аллея Жемчуговой, рядом с бывшим графским имением. И интеллигентные родители регулярно таскали туда на экскурсии.

— Значит, помнишь! — обрадовался пап'a. — Мы у них гостили.

— Он праправнук?

— Нет. Почему ты так думаешь?

— В Кусково есть стела, посвященная визиту прапрабабушки. Я ее помню. Поэтому подумал, что, наверное, праправнук.

— Она раньше поставлена, — заметил царь. — Саш, ты никогда не был в Кусково. Два года назад мы неделю жили у них под Москвой. Но в Останкино. Ты там мог видеть портрет.

Саша пожал плечами.

— Может быть, читал о Кусково или видел на картине, или мне кто-то рассказывал. Например, Сережа. Он мог ее видеть?

— Да, конечно.

— Я еще помню, что у графа Шереметьева и Прасковьи Жемчуговой был сын Дмитрий.

— Это отец Сергея, — сказал пап'a. — И ты видел Дмитрия Николаевича. В Останкино.

— Боже мой! Всего лишь внук! Эта история казалась мне такой далекой. Совсем из другой эпохи.

— Совсем не помнишь его отца?

— Нет, — признался Саша.

— А Останкино?

— Смутно.

Честно говоря, так и не довелось побывать. Там в будущем — это был другой конец Москвы.

— То есть ты помнишь Кусково и не помнишь Останкино? — продолжал допрашивать пап'a.

— Да, — признался Саша.

— Мейендорфов помнишь? Федю и Сашу?

— Фамилия знакома. Но это все.

Царь вздохнул.

— Я уже надеялся, что все в порядке, — сказал он. — И опять эта мистика. Ты иногда мыслишь просто блестяще, пересказываешь то, что мало, кому известно, а иногда вдруг не помнишь друзей, с которыми в разбойники играл.

— Наверное, мозг — это как лист бумаги с записями: если что-то стерто, природа не терпит пустоты и тут же записывает что-то другое.

— Мы стараемся не распространяться о твоей болезни, — сказал пап'a. — Постарайся, чтобы никто ничего не понял.

— Вряд ли это возможно. Где-нибудь я себя выдам.

— Говори поменьше, побольше слушай. Никса тебя подготовит. Завтра утром. Праздник в пять.

Было утро восьмого сентября.

После завтрака Никса ждал его на веранде Соснового дома. На столе, рядом с самоваром, лежал толстый альбом в кожаном переплете.

— Тебя как уже поздравлять? — спросил Саша.

— Вечером, со всеми поздравишь.

И Никса раскрыл альбом.

В нем были фотографии, в основном студийные, на фоне драпировок и портьер. Многие подписями и датами.

— Это Сережа Шереметьев, — начал Никса. — Внук графа Николая Шереметьева, сын Дмитрия Шереметьева, владельца Кускова, Останкина, Михайловского и много чего еще. В Останкино мы у них были. В год коронации пап'a. Сережа на год младше меня, в ноябре ему четырнадцать.

С фото смотрел красивый мальчик с большими глазами и тонкими чертами лица. Кажется, осталось что-то от утонченной болезненной красоты крепостной актрисы.

— Это Мейендорфы, — продолжил Никса. — Федя на год старше меня, ему уже шестнадцать. Сын барона Егора Мейендорфа. Это его брат Саша, ему всего десять.

Еще два правильных аристократических лица.

— Запомнил? — спросил Никса.

— Кажется. Я потом еще посмотрю.

Никса перевернул страницу.

— Саша Олсуфьев, — продолжил он. — У него зимой умер отец: граф Василий Олсуфьев. Саша всего на полгода старше меня. Ниже — Адлерберги. Николай на год старше тебя. И его брат Владимир двенадцати лет.