Царь нигилистов 5

— Ты преувеличиваешь, — сказал царь. — Ни одно из твоих предсказаний ещё не сбылось.

— Не за горами, — упрямо возразил Саша.

— Телефон работает, — заметил Константин Николаевич.

— Это не пророчество, — сказал царь. — Это изобретение. Как и всё прочее. Я же не спорю с тем, что Саша гений. Глупо с этим спорить. Но гений и пророк — не одно и то же.

— Папа, — проговорил Саша, — я не гений, но я вижу в будущем не только события, но и вещи. И иногда, как они устроены.

— Если ты что-то видел во сне еще не доказывает, что сон был о будущем, — сказал царь.

* * *

Вернувшись в Стрельну, Константин Николаевич и Александра Иосифовна велели слугам не беспокоить и заперлись в кабинете великого князя.

Потушили бра на стенах. И исчезла имитирующая рельеф однотонная роспись по периметру потолка.

На круглом дубовом столике оставили единственную свечу. Только хрустальные подвески люстры посверкивали в её свете, да пламя отражалось в окне.

Из дубового комода с моделью корабля на нём, Константин Николаевич извлёк кусок ватмана с цифрами, алфавитом и словами «да» и «нет». И разложил на столе.

Погрели на свече блюдце тонкого императорского фарфора. Из фамильного сервиза в русско-византийском стиле с золотым ободком и красным узором по кругу. В центре блюдца — герб времён Петра Первого: двуглавый орёл с картами четырёх морей в клювах и когтях.

Петра Алексеевича и решили вызывать.

Прошло совсем немного времени, и блюдце поползло по кругу.

— Вызываем дух Петра Великого, — прошептал Константин Николаевич.

Блюдце рванулось вперёд, словно корабль под свежим ветром на всех парусах.

Жинка побледнела, но пальцев не убрала.

Константин Николаевич интересовался миром духов немногим меньше своей жены, будучи в Неаполе обсуждал оный мир с графом Аквилой, начальником флота Неаполитанского королевства, который недавно потерял тринадцатилетнюю дочь, был ужасно печален и много о ней рассказывал.

С ним был длинный разговор про спиритизм и магнетизм, которым он много занимался.

Саша (старший), кажется, разочаровался в столоверчении и неизвестно будет ли присутствовать на очередном сеансе Дэниела Юма, который планировался в конце июня в Царском селе.

— Возможно и не будет, — говорила жинка. — У него теперь Сашка есть.

«Да, — думал Константин Николаевич, — брат, кажется, наконец, понял, каким сокровищем обладает, судя по тому, что не отправил ослушника на гауптвахту».

Константин Николаевич допускал существование неведомой, неисследованной силы. И на сеанс Юма собирался.

— Ваше Императорское Величество! — обратился великий князь к духу предка. — Вы будете с нами разговаривать?

— Да, — ответило блюдце.

— Верно ли, что Италия станет единой? — спросил Константин Николаевич.

Блюдце продолжило крутиться возле «да».

— Когда? — поинтересовался великий князь.

— Скоро, — вывело блюдце.

— Ницца будет французской? — поинтересовалась Александра Иосифовна.

Блюдце метнулось к надписи «да» и закрутилось рядом.

— Странно, — заметил Константин Николаевич. — В Ницце предпочитают итальянский.

— Неважно, — написало блюдце.

— Германия тоже объединится? — спросил великий князь.

— Да, — подтвердило блюдце.

— Все ли предсказания моего племянника Сашки верны? — спросил Константин Николаевич.

— Да, — ответило блюдце.

И вывело буква за буквой: «Пока времена не изменятся».

* * *

17 июня бабинька уехала за границу со всеми детьми Марии Николаевны, включая, разумеется, Женю. Так что Саша начал опасаться, что папа вспомнит, что и в Царском селе есть гауптвахта. Историческая, между прочим, где Лермонтов сидел.

Но Саша бы обошёлся.

В тот же день с воспитателем Константином Посьетом и няней Китти в Гапсаль уехали младшие братья: девятилетний Алексей и двухлетний Сергей.

А 22 июня в зеркальном кабинете Зубовского флигеля собралось общество дам. В это время в Екатерининском дворце столовращатель Юм устраивал очередной сеанс. Но детей туда не пускали, а мама не желала участвовать в чертовщине.

Киссинджер присутствовал и даже не покушался на диваны и шторы, мирно мурлыча у Саши на коленях и иногда давая себя погладить пятилетней Маше и Володе.

Маша, между тем, нашла себе прелюбопытное занятие.

Был вечер, косые лучи солнца падали на ковёр, и пыль летала по ним не хуже, чем в московской квартире двадцать первого века.

У сестры имелась маленькая сетка из тюля, которую она возила за собой по полу там, где лежали солнечные блики.

— Маш, что ты делаешь? — поинтересовался Саша.

— Ловлю солнечных зайчиков.

— Мария Александровна очень просила купить ей сетку, чтобы поймать солнечные лучи, — объяснила Анна Тютчева, почти год служившая у Маши воспитательницей, — и была очень настойчива, так что ей сделали эту маленькую сетку из тюля.

Саша улыбнулся.

— Маш, солнечные лучи невозможно поймать, — сказал он. — Они слишком быстрые. И не могут быть в покое.

— Как ты? — спросила Маша.

— Гораздо быстрее, — серьёзно сказал Саша, — от Солнца до Земли свет идёт восемь минут.

— А Солнце далеко?

— Ещё бы! Миллионы километров! То есть вёрст.

— Это больше, чем 12 легионов?

— Легионов? — удивился Саша.

— Иисус сказал Петру, что, если он попросит у Бога, Бог пришлет ему двенадцать легионов ангелов, — объяснила Маша.

Саша не помнил точно, сколько солдат в легионе, но явно меньше миллиона.

— Гораздо больше, — сказал он. — Примерно в легион раз.

— Да? — не поверила Маша. — А кажется, что Солнце на небе. Анна Фёдоровна, Саша правду говорит, что до него так далеко?

— Правду, — кивнула Тютчева.

— Но мы же тогда совсем маленькие! — сказала Маша.

И чуть не заплакала.

— Ты знаешь, Маш, меня это тоже ужаснуло, когда мне было пять лет, — улыбнулся Саша. — Но знаешь, в некотором смысле свет можно поймать. Сеточка твоя нагрелась?