Царь нигилистов 5

Прислуга накрыла на стол, поставила самовар и блюдо с пирогами. Николай Иванович сам налил чая в фарфоровые чашки с золотым орнаментом по зеленому фону.

— Про Шамиля ты уже слышал, Николай Иванович? — спросил Иноземцев.

— Конечно, уже во всех газетах, с подробностями. И я вспомнил одну странность. Когда я был в Петербурге весной и смотрел цесаревича, речь зашла о пенициллине и о том, что он не помогает от туберкулёза. И тогда Наследник сказал Александру Александровичу: «Ты, наверное, опять ошибся, как с Шамилем: говорил, что он попадёт в плен, а он ушёл». И тогда великий князь сказал: «Война ещё не кончена».

Иноземцев усмехнулся.

— Теперь в обеих столицах говорят, что твой юный августейший друг за год предсказал пленение Шамиля и за две недели договор в Виллафранке. Я признаться решил, что после придумали.

— С Шамилем не придумали, — возразил Николай Иванович. — Он знал ещё в апреле.

— Но с пенициллином всё по-прежнему? — спросил Иноземцев.

— Да, — сказал Пирогов, — я уж решил всё бросить. Но теперь не брошу.

— А с антисептикой?

— Прекрасно. Я применил всё, что он сказал после операции: белые халаты вместо кожаных фартуков, белые простыни на хирургическом столе, кипячение и обработка хлорной известью всего и вся, сменная обувь, обработка бинтов и корпии горячим паром, стерильная нить, стерильные ножницы, сменная обувь. Это было сложно, трудоёмко и дорого. Но смертность упала ещё раза в три. Ну, я тебе писал.

— Да, — кивнул Фёдор Иванович, — поверить не могу, это какое-то чудо.

— Как говорит великий князь, это не предмет веры: иди и проверяй.

— Я начал понемногу, но продолжать, увы, другим.

Пирогов вздохнул.

— Продолжат, Фёдор Иванович. Он сотни людей спас одним словом. Но я же не могу прямо в глаза ему это сказать! Хотел писать императрице, что преклоняюсь перед нею за то, что родила такого сына. Что недостоин край платья её целовать! Но первые результаты появились в июне, когда пошли слухи, что государь опять недоволен своим вторым сыном, и я решил попридержать новости на случай, если Александр Александрович опять окажется на гауптвахте, чтобы его оттуда вытащить. А потом они уехали в Гапсаль. После чего были новости с Кавказа, и я решил, что момент неподходящий.

— А теперь совершеннолетие Наследника, — заметил Иноземцев.

— Не прозвучит на фоне праздника.

— В Петербурге ставят на крышах дворцов какие-то железные стержни, но не громоотводы, — сказал Фёдор Иванович. — Говорят, это тоже какая-то выдумка Александра Александровича. Но её засекретили.

После обеда Пирогов пошёл показывать Иноземцеву термостат, собранный по чертежам Склифосовского.

Металлический шкаф на ножках. Под шкафом — газовая горелка, пока не зажжённая, сверху — термометры, а с боков — войлок. Термометры показывают комнатную температуру. Внутри коробки, но пока без пробирок.

— Только сделали, — объяснил Пирогов, — но, надеюсь, поможет. Мы ведь пытались сразу проверять на мышах. Всё, как говорил великий князь, с контрольной группой. Но, думаю, им просто мало. Надо сначала подселить плесень в пробирки.

Иноземцев кивнул.

— Сейчас.

И принёс из прихожей свой коричневый медицинский саквояж.

Внутри оказался небольшой ящичек, скорее пенал с толстыми стенками, тщательно укутанный в войлок.

— Склифосовский просил передать, — пояснил Фёдор Иванович. — Надеюсь, что живыми доехали.

И извлёк на свет божий четыре пробирки с чем-то белёсым и желтоватым внутри.

На двух было подписано: «Извлечено из гноя, пиемия». На остальных: «Из мокроты больных воспалением лёгких».

— Он пока не проверял, могут ли они вызвать болезнь, — пояснил Иноземцев, — но после туберкулёзных палочек их оказалось вырастить гораздо легче.

Пигоров взял пробирки, поместил их в ящики в термостате, закрыл дверцу и зажёг горелку.

Иноземцев вручил ему толстый конверт.

— Здесь Николай Васильевич описывает методику. Как он их получил.

— Мне на днях пришла телеграмма от Александра Александровича, — сказал Пирогов. — Она весьма любопытна.

Глава 16

— Он пишет, что плесень надо брать из госпитальных палат, — продолжил Пирогов, — особенно там, где лежат больные с гнойными воспалениями. Она может быть на стенах, может быть на продуктах, но, если она там выжила, то может быть выстоит и против бактерий.

— И что ты об этом думаешь?

— Уже взял, — усмехнулся Николай Иванович, — разводим.

— Он часто тебе пишет?

— Не очень, но до телеграммы было письмо. Александр Александрович просил об обзорном курсе медицины. Писал, что разговаривал с Гриммом, который когда-то изучал курс медицины в Йене и выразил некоторое сочувствие к этой идее, но окончательное решение за царём. Однако великий князь просит предварительного согласия на чтение этого курса от меня. Только мне кажется, что мы очень близки к успеху с пенициллином, и я не хочу отвлекаться, так что я тут же подумал о тебе.

— Смертельно обидишь государева сына, — заметил Иноземцев.

— Нет, — возразил Пирогов, — он поймёт.

— Может, ещё не добьётся ничего? — Фёдор Иванович.

— Он добьётся. А ты всегда был более ярким преподавателем, чем я, и не только хирургом, но и терапевтом, и сейчас в большей милости, чем я.

— Зато почти не вижу, — заметил Иноземцев.

— Его не надо будет учить хирургии, — сказал Пирогов, — только обзорный курс: ситуация в медицине, какие есть теории, о чем спорят учёные, что мы умеем лечить, что нет. Что тебе видеть? У тебя давно всё в голове.

— Тебя не удивляет, что четырнадцатилетний мальчик сам просит прочитать ему определённые лекции?

— В случае Александра Александровича меня вообще ничего не удивляет, — заметил Николай Иванович. — Даже пророчества.

— Он сторонник микробной теории, твой августейший друг, — сказал Иноземцев, — а я считаю, что все болезни происходят от нервной системы. Он, кажется, очень скептичен в этом отношении. Обсмеёт.

— О, да! — усмехнулся Пирогов. — Говорит: «мистическое словоблудие». Зато ты сможешь ему изложить, почему это не совсем мистика. Думаю, от тебя он потерпит даже слово «миазмы», если ты изложишь аргументы сторонников.

— В Москве говорят, что он ещё не терпит слово «аршин» и пытался переучить сапёров на «метры», когда они ставили эти его железные шесты на крышу Царскосельского дворца.

Пирогов хмыкнул.

— Думаю, что переучит. Причём всех. Рано или поздно.

— Ладно, подумаю, — сказал Фёдор Иванович. — В любом случае мне надо немного подлечиться, чтобы оценить свои силы.

8 сентября в два часа дня был большой дворцовый выход, посвящённый совершеннолетию цесаревича. Как обычно из Малахитовой гостиной. Все были в парадных мундирах, дамы в белых платьях и похожих на кокошники головных уборах с вуалями, а мама в золотой, отороченной горностаем мантии.