Царь нигилистов 6

В общем, новоиспечённого фельдмаршала чествовали, как человека, который смог закончить кавказскую войну, в которой увязли по самые уши, и уже звучали голоса, что пора бы вообще оттуда свалить и перестать тратить миллионы на кавказскую армию. И тут-то Барятинский и пленил Шамиля.

А вечером был «урок танцев».

«Уроками танцев» назывались детские балы в Аничковом дворце у дяди Низи, то есть великого князя Николая Николаевича — младшего брата царя.

У входа во дворец трубками Гейслера была сделана надпись: «С Рождеством Христовым», которая светилась нежно-сиреневым.

И Саша понял, что электростанция назрела.

У ворот было рассыпано конфетти и лежала в снегу пара развернутых в спирали мотков серпантина, видимо, кто-то начал праздновать. На безобразие угрюмо смотрел местный дворник.

Когда питерские труженики метлы и лопаты начнут его проклинать? Или уже?

В танцевальном зале у дальней стены, между мраморными колоннами, стояла большая ёлка и доходила почти до потолка. На ней висели традиционные фрукты, орехи, пряники, конфеты и фигурное печенье, и горели пожароопасные свечки.

На окнах были тяжёлые золотые шторы, а с потолка свисали хрустальные люстры с зажженными свечами, отражаясь в высоких зеркалах.

Саша пришёл в синем гусарском мундире с крестом Святого Владимира на шее и звездой на груди. Утром он спросил у Гогеля, можно ли носить с военным мундиром гражданский орден. Владимир-то и без банта, и без мечей, хотя и второй степени.

— Можно, — подтвердил гувернёр, — заслужите и военный.

— Я бы предпочёл, чтобы не было войны, — заметил Саша.

Он волновался, не заметит ли публика, что мундир не от Норденштрема, а от Степана Доронина. Отвлечёт ли орден внимание присутствующих?

— А остальные награды? — поинтересовался Гогель.

У Саши было ещё четыре российских: Андрея Первозванного, Александра Невского, Анны первой степени и Белого Орла, данные при рождении. И два иностранных: Прусский орден Чёрного орла и Гессенский Орден Людвига первой степени. За что эти, Саша понятия не имел.

— Ну, я же не новогодняя ёлка, — возразил он вслух.

«И не Леонид Ильич Брежнев», — подумал он про себя.

— И это все лишь уроки танцев, а не официальный приём, — добавил он.

Танцевать, правда, было решительно не с кем. Тина за границей вместе с семьёй принца Ольденбургского и почему-то Серёжей Шереметьевым. Жуковская — на взрослых балах. Даже Женя Лейхтенбергская с матерью в Париже.

Оставалась супруга хозяина торжества Александра Петровна, старшая сестра Тины. Александре Петровне было едва за двадцать, но она была три года замужем и имела сына Николая.

Второй интересной дамой была, собственно, Тютчева Анна Фёдоровна, которая на правах гувернантки пасла сестрёнку Машу.

Остальные присутствующие особы были откровенными нимфетками младше шестнадцати лет. Иногда симпатичными. Но, о чём с ними разговаривать, Саша не представлял совсем.

Анна Фёдоровна была бы неплохим вариантом для флирта, если бы не радикальная разница в возрасте. Не красавица, но зато и не дура. Единственно что славянофилка. Да, славянофилка — это, конечно, диагноз. Зато простит отдавленные ноги, ибо ребёнок. Да и слухи вряд ли пойдут, всё-таки в матери годится. В общем, «мне нравится, что вы больны не мной».

Поскольку бал был маленький, домашний и вообще для своих, открывал его не полонез, а вальс.

Саша подошёл к Тютчевой поклонился и сказал, как положено по этикету:

— Не откажите мне в удовольствии танцевать с вами.

— Ох! Александр Александрович! — вздохнула Тютчева. — Я же на службе!

Саша покосился на сестру, которая самозабвенно кружилась около ёлки без всяких кавалеров и кажется дополнительной опеки не требовала. К тому же за ней следила помощница Тютчевой мадемуазель Тизенгаузен.

— Мне кажется без вас справятся, — предположил Саша. — А я впервые решился кого-то пригласить и получу отказ? Я прекрасно понимаю, как ужасно танцую и надеюсь на ваше снисхождение.

Тютчева задумалась.

— И как свежий кавалер претендую на некоторые льготы.

Анна Фёдоровна усмехнулась и подала руку.

— Только я тоже не самая лучшая танцовщица.

— Отлично! — улыбнулся Саша. — Не так будет виден контраст.

Саша смутно надеялся, что чему-то научился за полтора года. И уповал на память тела: бывшего хозяина мучили танцами лет этак с пяти.

И повёл Тютчеву в вальсе.

— Не так уж плохо, — заметила она.

— Чувство ритма у меня есть, — похвастался он, — только трудно в него вписываться. А правда, что вальс был запрещен при Павле Петровиче?

— О, да! Его величество упал, танцуя с княжной Лопухиной. И немедленно отдал приказ, чтобы вальс был исключен из танцев, и никто не смел вальсировать.

— Я бы не стал мстить вальсу, — сказал Саша.

— При вашем прадеде много что было запрещено.

— А что ещё?

— Например, надо было говорить и писать «государство» вместо «отечество» и «мещанин» вместо «гражданин».

— Прелесть какая! — восхитился Саша. — В логике прадеду не откажешь! Разумеется, зачем государству граждане, они только отечеству нужны. А государству удобнее мещане, ещё лучше обыватели. Ещё есть слово «население». Это вместо слова «народ».

— Потом запретили слово «клуб». Существовал клуб, который был известен под названием: «Музыкальный клуб», указом его заставили назвать Музыкально-танцевальным собранием.

— О! С иностранными словами боролись? Хорошилище грядёт по гульбищу…

— Иногда их чересчур…

— И не говорите! По-сербски, театр — позориште. И ничего, живут. А по-чешски вообще «дивадло».

— Откуда вы это знаете?

— Я много читаю, Анна Фёдоровна, — улыбнулся Саша. — А идиотские запреты меня бесят. Так что никак не могу одобрить Павла Петровича, хотя он мой прадед. Есть высшая справедливость в том, что те, кто запрещает все подряд, кончают не лучшим образом.

— Вальс он потом разрешил, залюбовавшись танцем той же Лопухиной.