Царь нигилистов 6

— Что-то ещё?

— Да. Надо очень чётко отделять таких людей, как Герцен, от таких, как автор письма. И первых не трогать. Потому что давление на умеренную оппозицию приводит только к одному — к её радикализации.

— Ну, это я уже слышал.

— По-моему, видно уже, — заметил Саша.

— Сашка! Не лезь не в своё дело!

— Это не может не быть моим делом. Именно моих внуков расстреляют в подвале революционеры. И, между прочим, твоих правнуков.

Царь поморщился.

— Что ж, ждём, когда прогремит имя Гарибальди.

Экипаж остановился, и они спустились к воротам сада.

У входа ждала небольшая толпа. Раздались крики: «Ура!»

Впереди стоял жандарм в светло-синей шинели и с саблей на боку, городовой в сером и сторож сада с ружьём. Все вытянулись во фрунт и преданно уставились на государя.

Папа сдержанно ответил кивком головы.

И выразительно посмотрел на Сашу. «Ну, какой топор? — говорил его взгляд. — К топору зовут только сумасшедшие».

— Я бы не обольщался, — тихо сказал Саша.

Было ещё холодно, температура ниже нуля, на аллеях лежал снег и огромные сугробы высились по обочинам. Скульптуры были убраны в деревянные футляры, фонтаны выключены и пруды покрыты льдом. Но солнце уже пекло по-весеннему и лазурное небо сияло сквозь кружево тонких ветвей.

Они сели на лавочку на берегу Карпиева пруда.

Царь посередине, сыновья по бокам.

— У меня большое желание разобрать «Письмо из провинции» по косточкам и опубликовать разбор, — сказал Саша.

Царь закурил сигару.

— И где публиковать собираешься?

— В «Колоколе» естественно. Где же ещё? В подцензурной печати придётся публиковать письмо вместе с разбором, чтобы было понятно, о чём речь. А это противоречит моим представлением о прекрасном, ибо призывы к насильственному свержению строя — это не есть правильно. Здесь я совершенно солидарен с предисловием Александра Ивановича.

Царь хмыкнул на «Александра Ивановича».

— Да и ни один цензор не пропустит, — продолжил Саша. — А читатели «Колокола» этим ядом уже отравились, — продолжил Саша, — хуже не будет. Только противоядие давать.

— Мы возвращаемся к тому, что было год назад? — спросил папа. — Ты соскучился по гауптвахте?

— Нет. Хотя я и не дочитал пророков. Я ничего не собираюсь отправлять без твоей визы.

— И что ты собираешься писать?

— Я собираюсь играть на их поле.

Царь слегка приподнял брови и вопросительно посмотрел на Сашу.

— Против бунта есть три основных аргумента, — начал объяснять Саша. — Первый — это измена присяге и клятвопреступление. Но те, кто так считают, и без меня уже плюются от этого письма и размышляют сейчас на тему не завязать ли вообще с чтением «Колокола» после такого. То есть для оставшейся аудитории аргумент не рабочий.

— Присяга как не рабочий аргумент? — усмехнулся папа. — Звучит несколько цинично.

— Извини, говорю, как есть. Итак, оставшиеся — это атеисты для которых присяга — пустой звук. Зато Общее Благо может быть не пустым звуком. Для них нужно нарисовать яркие картинки будущего мятежа и доказать, что к Общему Благу это всё не относится никак.

— И ты хочешь нарисовать такие картинки?

— Угу! Из моих снов. Читать будет страшно.

— А ты уверен, что Герцен это опубликует?

— Не опубликует, так прочитает. Уже хорошо.

— А третий аргумент?

— Право на восстание.

— «Право на восстание»? — переспросил папа.

— Оно изложено в Декларации независимости США. Но суть в том, что оно ограничено. У народа не всегда есть это право, а только когда угнетение систематическое и никак иначе от него избавиться невозможно. Надо только доказать, что в настоящее время у русского народа этого права нет. А это элементарно: само правительство собирается угнетение отменить. И динамика положительная. Вот, если бы была отрицательная, и угнетение росло — тогда, конечно. Поэтому ни в коем случае нельзя допускать отрицательной динамики. Например, отбирать уже данные права или ухудшать условия освобождения.

Кстати, они оба пользуются этой концепцией: и Герцен, и его корреспондент. Александр Иванович так и пишет: «последний довод притеснённых». Это о нём, о праве на восстание. Но Герцен считает, что время не пришло для последнего довода. А так называемый «Русский человек», что и надеяться не на что, кроме бунта.

— И что ты собираешься прибавить к его предисловию, кроме твоих снов?

— Герцену чёткости и логичности не хватает, он слишком гуманитарий: отвлекается, уходит в сторону, говорит о своём. Я постараюсь быть постройнее. И отвечать собираюсь не только «Русскому человеку», но и Герцену, который это напечатал. Честно говоря, сомнительное действие для человека, который не хочет бунта.

— Ладно, пиши, — сказал царь. — Как напишешь — мне на стол.

— Конечно.

— Что-то ещё?

— Да, — улыбнулся Саша. — Я считаю, что нужно опубликовать мой отчёт об Алексеевском равелине. С некоторой правкой, конечно.

— Саша, Алексеевский равелин — это секретная тюрьма!

— Не принципиально. Напишем: Петропавловская крепость. Про неё всё равно все знают. И там полно казематов кроме равелина. Это можно в подцензурной печати. Да хоть в «Морском сборнике».

— Зачем?

— За тем же. Контрпропаганда. Упредить стоны Герцена по поводу несчастных студентов, посаженных в крепость злым царским режимом.

— Петропавловская крепость и должна быть страшна, — заметил царь.

— Революционеры не пугливые. Это не для них, это для общественного мнения. Чтобы оно не заняло сторону мучеников свободы.

— Ладно, пиши. Мне на стол.

— Хорошо, — кивнул Саша.

— Всё?

— Нет. Для того, чтобы предотвратить революцию, нужны три вещи: ликвидация явных мерзостей, вроде крепостного права, контрпропаганда и, наконец, полицейские меры. Папа, тебе надо что-то делать с твоей охраной.

— Ты испугался? — поинтересовался царь.

— Да кому я нужен! Ты — номер первый. Никса — номер второй.

— Что не так с моей охраной?

— Когда мы выходили из экипажа, все полицейские чины встали во фрунт и смотрели на тебя, а не на то, что у них за спиной происходит. Я видел сон про то, как в тебя стреляют из толпы. Как раз у решётки Летнего сада. Они бы не увидели человека с пистолетом.

Царь бросил окурок в снег и закурил ещё одну сигару.

— Продолжай!

— Нужна секретная служба, состоящая из агентов в штатском, которые будут следить за толпой во всех публичных местах, где ты появляешься, и проверять все те места, куда ты собираешься приехать: улицы, мосты (и то, что под ними), аллеи этого замечательного сада, деревья, кусты, фонтаны, клумбы. А не эти бухарские стражники, которые стоят по стойке смирно и распугивают всех своими хрестоматийными голубыми мундирами. Они тебя не спасут.