Царь нигилистов 6

— Городовой проверяет парк перед моим приездом.

— Один городовой на весь парк?

— Думаешь, что этого недостаточно?

— Думаю, что да.

— Ты можешь это письменно изложить?

— Могу, конечно. Но это примерно и всё. Я не специалист. Но если это вижу я с моей дилетантской точки зрения, это видят и наши оппоненты.

— Пиши записку.

— Будет сделано.

И Саша прикинул, сколько работы он на себя взвалил. Причём совершенно бесплатно.

— Сашка! — вмешался Никса. — Я поражаюсь, на тебя глядя! Ты заговорил о полицейских мерах? Только что о распечатывании алтарей речь шла.

— Распечатывание алтарей — это часть программы по ликвидации мерзостей. Полицейские меры могут помочь против фанатиков, но не против народа. С народом надо жить в мире. Например, распечатать алтари.

— Но ты только что накормил этих фанатиков в равелине и собираешься им одеяла покупать!

— Собираюсь, да. И по-прежнему считаю это правильным. Правда не на что. Не знаю, что там. Но не думаю, что они террористы. У меня сильные подозрения, что это очередной литературный клуб имени Петрашевского.

— Не совсем, — усмехнулся царь. — Несколько серьёзнее.

— Мне Муравский клялся и божился, что у них нет порохового склада под Киевским университетом.

— Поговорили всё-таки? — поинтересовался папа.

— Кроме обсуждения условий содержания буквально перекинулись парой слов. Он мне очень понравился: смелый, честный и не дурак. На свою сторону надо привлекать таких людей, а не в крепости гноить. Он меня насколько старше? Лет на пять?

— Примерно.

— Угу! Страшный заговорщик двадцати лет!

— Зарядить пистолет вполне в состоянии. Что ты ещё у него спрашивал?

— Хотел ли он меня убить. Прости, не сдержался.

— И что он ответил?

— Что нет.

— И всё?

— Почти. Ну, и примерно то, что написал Герцен в последнем номере. Только без упрёков за спасение Ростовцева.

Папа докурил сигару, и они пошли к выходу.

Там ждал лазурный жандарм, городовой, сторож и несколько увеличившаяся за время разговора толпа.

Жандрам услужливо держал сани, чтобы царю было удобнее в них влезть, остальные вытянулись во фрунт. Толпа кричала: «Ура!»

Саша обвёл глазами зевак. Пока всё спокойно. Время Каракозовых ещё не пришло.

Обстоятельства этого покушения ему напомнила решётка Летнего сада.

Надо, конечно, найти будущего террориста. Но очень не хочется поручать это Третьему Отделению. Это выпустить ниточки из рук.

Лет пять ещё есть, наверное.

Что про него известно? Студент. Или бывший студент. В Российской империи всего семь университетов. И Гельсингфорский с Дерптским, видимо, отпадают.

Остаются: Санкт-Петербургский, Московский, Казанский, Харьковский и Киевский.

Не так уж сложно списки достать. Может быть, и ещё кто-нибудь интересный найдётся, кроме Каракозова.

Этим же вечером он напечатал на машинке «Записку об учреждении Императорской Службы Охраны». Изложил примерно тоже самое, что сказал устно, только добавил, что подчиняться она должна непосредственно царю и никому больше.

Потом переключился на отчёт по равелину. Выкинул название тюрьмы, все обращения к отцу, не упомянул о Муравском и разговоре с ним, зато подробно описал обстановку в камерах, сад для прогулок и особенности меню.

Полемику с «Русским человеком» отложил на вторник.

Добраться смог только вечером, ибо уроки по сему случаю никто не отменял.

Послание он озаглавил: «Письмо из Петербурга».

«Любезнейший Александр Иванович! — начал Саша. — В шестьдесят четвёртом номере 'Колокола» от 1-го марта сего года было опубликовано «Письмо из провинции», которое, честно говоря, произвело на меня неизгладимое впечатление.

Почти два года я являюсь вашим верным читателем, однако до сих пор не могу отнести себя ни к друзьям вашим, ни к врагам. Со многим согласен, со многим — нет. Но давно здесь в Петербурге призывал разрешить ваше издание, поскольку являюсь убеждённым сторонником свободы выражения мнения.

Однако упомянутая публикация заставила меня усомниться в моей правоте…'

Глава 25

Саша сходил к Никсе за ещё одним номером «Колокола», чтобы иметь перед глазами текст, и продолжил:

'Думаю, что выражаю не только своё мнение, но и мнение значительного количества ваших читателей, которые придерживаются либеральных, но отнюдь не радикальных взглядов.

Я понимаю, почему вы опубликовали «Письмо из провинции». Потому что, если такое мнение существует — оно должно быть услышано. Я понимаю, почему вы колебались, когда размышляли над тем, публиковать его или нет: это крайнее мнение.

Однако вы путаете свободу выражения мнения с подстрекательством к массовым убийствам.

«Свобода слова» — это просто неточный перевод. Подстрекательство к преступлениям в число либеральных свобод не входит.

Один из американских юристов сказал, что свобода слова не даёт права кричать «Пожар!» в переполненном театре, где возможны жертвы во время паники. Неплохо бы убедиться, что пожар действительно есть.

Вы апеллируете к праву на восстание, изложенному в Декларации независимости США, не ссылаясь на источник, но что же ещё означает «последний довод притеснённых »?

И пишете о вашем отвращении к крови, если «она льётся без решительной крайности».

В этом и есть главное отличие вас от вашего корреспондента: ему «решительная крайность» не особенно нужна.

Основатели США в своей Декларации чётко и по пунктам обосновывают своё право на отделение от Английской короны.

1) Король не давал принимать нужные и полезные для государства законы.

В России в этом можно упрекнуть предшественников государя, но никак не его самого.

Да, за последние 100 лет не была принята конституция при наличии нескольких интересных проектов. Прежде всего я имею в виду «Всемилостивейшую грамоту, российскому народу жалуемую», составленную Александром Радищевым и графом Воронцовым по поручению императора, но, к сожалению, не подписанную Александром Павловичем. А также, конечно, конституцию Новосильцева, составленную тоже при Александре Первом и, к сожалению, уничтоженную при его преемнике. Нельзя не упомянуть и конституцию Михаила Михайловича Сперанского, хотя и сохранявшую сословный характер, но всё же могшую стать большим шагом вперёд для политического устройства России.

Что-то мне подсказывает, что в скором времени все эти прекрасные документы будут опубликованы в «Вольной русской типографии» в Лондоне. Хотя я бы предпочёл их издание в Петербурге.

Почему же конституция России так и не была подписана?

Причиной тому точно не злая воля либерального Александра Павловича.

Я совершенно убежден, что Александр Первый также желал блага своему Отечеству, как его оппоненты, вышедшие на Сенатскую площадь 14 декабря.

Декабристы тоже писали свои конституции, очевидно, не зная об упомянутых проектах. Ибо, на мой взгляд ни конституция Пестеля, ни конституция Муравьёва до проектов Александра Первого не дотягивают.