Царь нигилистов 6

— Дело эмансипации и так идёт не быстро. С опросами крестьян затормозим ещё лет на пять. Да и не думаю, что что-то изменилось.

— И что было в наказах?

— Что старательные хозяева участки свои постоянно унаваживают и распахивают новые на месте лесов, гор и болотных мест. А другие пребывают в лености и мотовстве, и участки свои размотали и опустошили, и теперь пришли в скудость и не в состоянии платить подати и просят, чтобы ту распаханную и унавоженную землю поделить по числу душ.

— Вот и я о чём! — усмехнулся Саша.

— И если землю разделить по числу душ, то участки получатся не больше, чем в десятину, с которой кормиться невозможно. И впредь никто такого труда к умножению хлебопашества прилагать не будет, потому что никто не захочет в убытки входить, потому что рачительные распахивают, а ленивые приходят на готовое, проматывают и опустошают, и потом некому будет платить подати.

— Подписываюсь под каждым словом, — сказал Саша и развёл руками. — И много было таких наказов?

— Да! И не только это. Они просят вернуть им право закладывать и продавать земли. Потому что не имеющие детей, слабые здоровьем и старики свою землю обработать не в состоянии, а продавать её запрещено. Отчего деревни их приходят в крайнее запустение.

— Вот что я тут распинаюсь? — поинтересовался Саша. — Народ уже всё сказал, только правительство не прислушалось.

— Народ состоит не только из богатых.

— Не только из работящих. Это точно! А можно эти наказы опубликовать? Это, мне кажется здорово подкосит нашу славянофильскую мифологию о народе-социалисте. Знаешь, я видел во сне, как путешествую по северным губерниям. И в какой-то момент где-то в районе Вологды, бедные серые избы сменяются огромными крашеными домами в шесть окон, с мезонинами, ладными заборами и резными воротами. Я думал потому, что там когда-то проходила северная граница владений помещиков — граница крепостного права. Севернее жили те самые государственные крестьяне, мнением которых интересовалась Екатерина Великая и которые были несколько свободнее. Но видимо и граница общинного земледелия проходила где-то там же. Ведь если крестьяне просят, чтобы их земли не делили, значит, их и не делили до этого.

— Подумаю, — сказал царь.

— Даже ничего делать не надо. Только пустить Чичерина в архив и намекнуть, где искать. Давай, я ему напишу?

— Хорошо, пиши. А там посмотрим.

— От подушной подати надо отказываться одновременно с эмансипаций, — продолжил Саша. — Иначе всё опять ляжет в долгий ящик. Надо переводить налог с людей на земли. Во всех губерниях! Подоходный, конечно, лучше, но сложнее в администрировании.

— Много ты понимаешь!

— Немного. Примерно, как в твоей охране. Но могу, например, Бабста попросить сделать более радикальный проект. Мы с ним это уже обсуждали. После учреждения патентного бюро в твоём письменном столе как раз должен был образоваться совершенно свободный ящик. Что ему пустовать?

— Пока не нужно, — сказал царь. — Что же касается других твоих идей по поводу крестьянской эмансипации, ты не всегда понимаешь суть дела. Без отрезков, например, обойтись невозможно. Потому что в оброчных имениях почти вся земля крестьянская. Ты предлагаешь всё у помещиков отобрать?

— Мои идеи…

— Разумеется я знаю полный перечень пунктов, которые ты выдал Ростовцеву в уплату за его спасение.

— Яков Иванович — предатель со стажем. Я сильно нарушил субординацию?

— Да, ты её очень нарушил.

— Прости. Зато до тебя дошли эти пункты.

— Ты не особенно оригинален. За исключением ненависти к общине, вполне в духе «Современника».

— Определённо, надо почитать. Нет, я не собираюсь отбирать у помещиков всю землю. Просто не знал, что в оброчных имениях такая ситуация. Но половину, наверное, стоит отдать крестьянам.

— Мы собираемся отдать до двух третей.

— Супер! Тогда надо только, чтобы выкупные платежи были посильны. Ну, и Карфаген должен быть разрушен. То бишь передельная община.

— Отказываться от надела позволим вряд ли. Но будут минимальные бесплатные наделы.

— Это имеет смысл только при возможности их продажи, иначе крестьянина такой надел не прокормит, а подъёмные для переселения в город он не сможет получить. Ну, как в наказах.

— Вряд ли. Потому что немедленно продадут и пропьют. Те самые бедняки, которых ты в батраки записал. Всё не так прекрасно, как в наказах сельских богачей. Они не о бедняках заботятся, а о том, как бы расширить свои владения, прикупив земли.

— Я не верю, что можно облагодетельствовать человека, отняв у него свободу. В том числе свободную продажу того, что ему принадлежит.

— Можно, Саша. У нас есть такие люди, которых защищать надо прежде всего от самих себя.

— Я не сомневаюсь, что они есть, но почему мы хотим действовать именно в их интересах? Свобода — это ответственность, увы. Да, это беда для безответственных. Но мы, что безответственных хотим расплодить? Именно в них заинтересовано государство?

— Сашка, ты — демагог. Те, кто пропьют свои наделы, увы, будут проблемой государства. Нам очень нужны нищие и бродяги?

— Это уже другой вопрос. Найдём, куда пристроить. А с усадьбами как? Их можно будет отдать крестьянам бесплатно?

— Скорее всего. Обсуждаем на редакционных комиссиях.

Саша вздохнул.

— Зачем вообще нам дискутировать с людьми вроде автора «Письма из провинции»? — спросил папа. — Это ставит нас на один уровень с ними.

— Нельзя не дискутировать. Мы утратим инициативу. И наше молчание будет воспринято как доказательство того, что нам сказать нечего.

— Можно это кому-то из литераторов поручить.

— Кто ещё сможет играть на их поле? Я их понимаю. Мне кажется, хорошо. И Герцен меня точно печатает, хотя я с ним спорю. И дело не в словах, а в действиях. Сейчас хорошо бы сделать что-то не такое дорогое и сложное, как крестьянская реформа, но с потенциально большим пропагандистским эффектом: старообрядческие алтари распечатать, шпицрутены отменить.

— Церковные иерархи будут недовольны. Армейское начальство — тоже.

— Что нам церковные иерархи? У нас, слава Петру Великому, не патриарх, а Святейший синод. Или он не тебе подчиняется?

— С ними приходится считаться.

— Кто с ними не считается? Считаться — это не давить конкурентов.

— Саша, тебе вообще всё равно, истинная вера или ложная?

— Истинная вера или ложная, может знать только Бог. А я не Бог, поэтому за свободу вероисповедания. Пусть сами выбирают, во что и как им верить. Всякая религия хороша, если не нарушает уголовный закон и не порабощает своих адептов.

— Ходят слухи, что ты атеист.

— Вопрос о бытие Божием слишком сложен, чтобы ответить на него однозначно. К Рождественскому прислушиваюсь. Закон Божий и в школе Магницкого, и в Воскресных школах теперь есть. Какие ко мне претензии?