Царь нигилистов

— Что за «журнал»?

— Не помните?

Гогель помрачнел: каждое свидетельство сумасшествия воспитанника он воспринимал, как личную трагедию.

— Нет, — беспощадно подтвердил Саша.

— Вы сюда записывали события вашей жизни, — объяснил гувернер.

— А! Дневник.

Саша просмотрел последние записи. Похоже, прежний Александр Александрович на ведение «журнала» не особенно заморачивался. Записи были коротки и сухи: что делал, с кем встречался, где был, куда ходил. Но, какую-то информацию и из них почерпнуть было можно.

— Вам нужно продолжить вести журнал, — сказал Гогель.

— Может быть, не сегодня? — взмолился Саша.

— Сегодня.

— Ладно.

Саша отложил французский и взял перо.

— Какой сегодня число, Григорий Федорович? — спросил он.

— 16 июля, пятница.

Неужели прошло только три дня? Кажется, он здесь уже вечность!

Саша поставил число и записал:

«Сегодня утром познакомился с генералом Гогелем. Был в библиотеке дворца-коттеджа: типичная резиденция королевы эльфов. Нашел в „Лексиконе“ статью про „Лауданум“ (надо учить немецкий), сыграл „К Элизе“. Был у Никсы в Сосновом доме. У него отличная катана. Рассказал про 47 верных ронинов.

Был у мам'a, играл „К Элизе“, говорил о поэзии с Тютчевой, рассказывал про ронинов. Дискутировал с Анной Федоровной об особом пути России, высказался о ликвидации крестьянской общины. На последнем пап'a прервал и выставил за дверь. Почему интересно? Вроде ничего крамольного.

Переселили в комнату к Володе. Рассказал ему начало „Гарри Поттера“, занимался французским. Попросил учителя немецкого, говорил о тайм-менеджменте».

На отъебись, конечно. Но все равно, куда более подробно, чем до болезни. Интересно, кто это будет читать, кроме него? Если только потомки — это одно, если Гогель — другое, а если пап'a — еще интереснее.

Украдкой загнул уголок страницы. Очень явно, конечно. И не всякий будет отгибать.

Похвалил себя за то, что обошелся без клякс, хотя мелкие чернильные брызги все равно присутствовали.

В уборной, умываясь перед сном, вырвал у себя волос и, вернувшись, незаметно вложил в «журнал». Ну, да! Смотрел с дочкой «Тетрадь смерти». А, как же?

Когда он вернулся, Гогель капал в ложечку лауданум.

— Григорий Федорович, вы передали пап'a, что это такое? — спросил Саша.

— Я ему написал, — сказал Гогель. — Но никаких указаний не было.

— Ясно. Я сам ему скажу.

— Александр Александрович! Это лекарство продается в любой аптеке. Абсолютно ничего страшного.

— Угу! А еще в Древнем Риме был свинцовый водопровод.

— Александр Александрович, есть предписание врача, и его пока никто не отменял.

— Хорошо. Есть чем запить? А то это ужасная гадость!

Стакан воды нашелся, и Саша старательно изобразил отвращение, проглотив в обще-то довольно приятный на вкус чай. И мысленно поздравил себя с тем, что не понадеялся на легальные пути.

Свечи потушили, и через полчаса генерал оглушительно захрапел.

Брегет Саша успел незаметно спрятать под подушку.

В детстве при подобных обстоятельствах он включал под одеялом фонарик и читал. Но свечку под одеяло не затащишь.

Прождал еще четверть часа и без пятнадцати одиннадцать сел на кровати. Володька, вроде, тоже дрых. А за окном вставала огромная желтая луна.

Он положил подушку на середину кровати, укрыл ее одеялом, прихватил часы, Корфа, одежду и ботинки и босиком прокрался в уборную.

Все-таки в уборной с креслами, столиком и подсвечником есть свои преимущества.

Зажег свечу. Оделся. Ситуация все больше напоминала пионерлагерь. Научить что ли Никсу мазать зубной пастой соседний отряд? Это Володьку что ли?

Увы! Пасты нет, а порошок совершенно не годится.

Почитать оставшийся час или погулять по ночному парку? Первое комфортнее, но может кто-то проснуться. Второе в общем-то даже романтичнее: луна, воздух и все такое…

Счел, что безопаснее немного переждать, пусть разоспятся.

Положил часы на столик перед собой и открыл Корфа.

Собственно, труд сей касался восстания декабристов, но начинался с предыстории, то есть тайного отречения младшего брата Александра Первого Константина Павловича и не менее тайного назначения наследником третьего брата Николая Павловича. Почему бы это не обнародовать, не понимал даже автор.

В общем, секретная рокировочка, посвятить в которую народ как-то позабыли.

Саша дочитал до длинного французского письма Великого Князя Александра Павловича и малодушно открыл перевод в конце, поклявшись вернуться к оригиналу, как только ватман и ножницы будут под рукой. На первый взгляд незнакомых слов в сем историческом послании было даже гуще, чем в «Лизетте».

Будущий Император Александр Первый писал другу детства, как его удручает перспектива занять ужасный престол этой страны, где порядка никогда не было и нет, все части управляются дурно, все воруют, а империя только и стремится, что к расширению своих пределов. Как сладко было бы отречься от этого мерзкого трона, окруженного льстецами и честолюбцами, переложить шапку Мономаха на какого-нибудь лоха и счастливо эмигрировать на туманные берега Рейна, потому что управлять в одиночку такой махиной все равно совершенно невозможно!

Почему несчастный император Александр Павлович так не воплотил столь романтическую мечту Саша узнать не успел, потому что послышался шорох, и ручка двери начала поворачиваться.

Глава 16

— Саша, я знаю, что ты здесь, — послышалось за дверью.

Голос был Володькин.

Саша открыл.

— Ладно, заходи!

Володя окинул его взглядом.

— Ты, куда-то собрался?

— На свидание.

— С барышней?

— Неважно, все равно тебя не возьму.

— А, если я Гогеля разбужу?

— Предатель!

— Будить?

— Вов, есть мирное решение. Ты сейчас ложишься спать, а я тебе потом рассказываю про свидание. Будет интересно.

— Хорошо. Еще одна глава про Гарри, и ложусь.

Было без пятнадцати двенадцать, когда Саша дошел до эпизода с покупкой магических предметов в Косом переулке, и Володька, наконец, отстал.

Саша отдал ему Корфа с поручением положить на место, взял ботинки и босиком прокрался мимо спящего генерала. Дубовая лестница слегка поскрипывала под ногами, но первого этажа он достиг благополучно.

Обулся и открыл дверь на улицу.

Половинка луны сияла над парком и освещала дорожки. Было прохладно и влажно. Пахло розами из матушкиного цветника и далеким морем.

Тьма и тишина. Ни звука поезда, ни далекой трассы. Только лесные шорохи.

В кабинете государя еще горел свет.

Саша метнулся от дворца и вскоре скрылся под сенью деревьев. Тропинка белела в лунном свете. Вдали, в окне Соснового дома зажглась свеча.

Он углубился в парк. Ветка хрустнула пол ногой. Где-то в вышине ухнула сова и пронесся темный силуэт то ли птицы, то ли летучей мыши.