Царский блицкриг. Боже, «попаданца» храни!

— Александр Васильевич, мой милый. — Петр решился, шагнул вперед и сграбастал Суворова в объятия, прижал к груди. — Я знаю твою щепетильность, просто посчитал, что не надо Константина крестом награждать. Все же он царский сын…

— А вот тебе, Петр Федорович, — Суворов ужом вывернулся из хватки, в который раз удивив, откуда в тщедушном теле такая сила и ловкость. Хорошо, что кукиша не показал, хотя, видно, хотел, но поправился, — мое слово! Я много служил, и тетушке твоей, государыне Елизавете Петровне, и тебе, государь-батюшка. Я хорошо знаю, что такое доблесть и храбрость! Мне судить о том надлежит! А раз так…

— Хорошо, хорошо. Я согласен! Виноват, прости. — Петр снова обнял фельдмаршала, и преуспел — тот не успел наговорить резкостей и остыл, оттаял, успокоился. Император облегченно вздохнул — фельдмаршал воин прямой, не без колкостей, и отношение у него к георгиевским наградам, как к святыне. Просто так никого не представит, даже царского сына.

«Заслужил, значит, Костик. И за дело! Молоток! Хотя я сам перепугался, да и Суворов вроде как разозлился — недаром в шатре с ним наедине говорил! О чем? И почему у Кости ухо стало багровым?! Но парень заслужил, такой же, как и я, в драке безбашенный и решительный… дурак!»

— Ты уж прости меня, но я подумал, что не дело царскому сыну в бою шпагой махать…

— Не дело, государь, — покладисто согласился Суворов, и такая уступчивость сразу насторожила Петра, — только напомни мне, старому дурню, кто это под Кагулом в драку с янычарами ввязался, да каску на нем надвое развалили! И на Гостилицком поле что-то подобное было, если я не запамятовал.

— Все, все, хватит. Меня сегодня все эти орденские истории вымотали в сто раз больше, чем военные хлопоты за месяц. Хватит! Адмиралы из-за крестов волками друг на друга смотрят.

— Так никому не давай, обид тогда не будет. И мне не обидно, раз опоздал, — и такая тоска прозвучала в голосе фельдмаршала, что Петра передернуло — Суворов жаждал получить первую степень, а взятие Константинополя такое награждение сулило. А тут афронт!

— Не опоздал еще! Слушай меня. — Петр склонился над картою и повел по ней карандашом. — Примешь командование всей армией у Кутузова. До ноября нужно дойти тебе до Белграда и дальше — все православные земли под покровительство наше возьмешь.

— В Боснии цезарцы могут вмешаться, они добивать поверженных любят, — Суворов переменился за секунду, глаза цепко держали карту будущих походов и боев.

— Набей им сопатку да вышвырни падальщиков пинками. Потом извинись за ошибку. Православные наши, и нечего им на них зариться. До ноября управишься, а зима там поздно наступает, то откроешь эту шкатулку. Там для тебя подарок, и даже больше!

Петр поставил перед Суворовым маленькую резную шкатулку. Протянул от нее ключ. Фельдмаршал его принял, мотнул головою.

— Управлюсь, царь-батюшка, потому взад не верну, не надейся. Разреши идти, дела воинские вершить!

— Сына только оставь, у тебя он воевать научился, пусть другому делу теперь поучится. Иди, мой друг! Только дай я тебя обниму!

Петр прижал к груди фельдмаршала на секунду и тут же оттолкнул. Тот в нетерпении, прихрамывая, стремительно вырвался из большого зала, где раньше заседал великий визирь. А император прошептал вслед:

— Хорошо иметь под рукою такого фельдмаршала…

Стокгольм

— Но кто это сделал?! Кто же?! — посол Семен Романович вот уже несколько часов не находил себе места, сидя за письменным столом.

Все эти годы, он, как ткет трудолюбивый паук свою паутину, создавал не только в Стокгольме, но и по всей Швеции серьезную сеть агентуры. И чего греха таить — она здорово помогла в эти суматошные дни, когда стало ясно, что король намерен объявить войну России.

Воронцов сразу стал готовить покушение на сумасбродного монарха — не столь безнадежное предприятие, как может показаться. Слишком многие в столице были недовольны решением Карла, и этим было не грех воспользоваться. Что он и сделал!

Но вся штука в том, что все его усилия оказались пропавшими втуне — Армфельт со своими людьми даже не приблизился к монарху. Не струсили или отказались — просто не успели. И финнам с «Вальгаллы» не удалось — их оттерли в сторону.

Час назад баронесса (он называл женщину только по титулу, даже находясь наедине с собою) сообщила, что заговорщики из гвардии также не добились успеха, чем ее любовник, подполковник Якоб Анкарстрем, вызвавшийся нанести смертельный удар, был очень недоволен!

— Так что написать императору?

Воронцов потер лоб — приписывать себе чужие успехи он не желал категорически, прекрасно понимая, что при первом же разговоре Петр Федорович выведет его на чистую воду. И вздохнул, приняв решение написать правду — ведь так и так государь-батюшка оценит его старания, тем паче что победителей не судят.

И награда будет желанной, хотя граф никогда не жаловался на полученную от монарха ласку. Помня о его сестре, что была возлюбленной, и об отце, Петр Федорович всегда выделял Воронцова. А полномочный посол не посланник какой-нибудь, генеральского ранга чин. И лент кавалерских у него две — не всякий «сапог» таким похвастаться может.

Семен Романович вздохнул, но уже с облегчением. Ее величество Елизавета Петровна, узнав о гибели мужа, впала в истерику, а сейчас горько рыдает, как обычная баба. Но, как показалось послу, в слезах этих немалое облегчение — супруг ей постыл.

А в самом Стокгольме новость восприняли на удивление равнодушно. Наоборот, третье сословие обрадовалось, недаром сегодня он уже несколько раз говорил с влиятельными людьми о перспективах увеличения торговли с Россией и о привилегиях, кои могут получить шведы от восточного соседа. Его поняли правильно, и уже к вечеру Воронцову донесли требования, что выдвинули банкиры, промышленники и купцы, — королем будет маленький Густав, а регентом при нем мать-королева Елизавета.

Вот только еще один слух получил еще большее распространение — попросить стать регентом деда короля, императора Петера, что принадлежит сразу к двум царствующим домам по крови. Причем он швед по отцу из династии Ваза, что намного важнее русской матери, Анны, дочери императора Петра Первого из династии Романовых.

Да и идея «вечного мира» с Россией уже не воспринималась с недоверием, наоборот, многие стали находить ее привлекательной. Признать императорскую власть, не поступаясь независимостью королевства, а взамен получить и силу, способную защитить, и мир с Данией, и Ливонию в пользование, потерянную три четверти века тому назад. О том и заговорили, а Воронцов торопился отписать Петру Федоровичу о позитивных достижениях.