Царское посольство

Говоря это, он так причмокнул языком, что у Никпты Матвеича слюнки иютекли.

— Ладно, уж, к тебе, так к тебе… Идем что ли! — решил он, окончателыю убежденны. — И вот, я тебя еще про неметчину порасспросить бы хотел… Лексаша-то, как вернулся, болтал там, да что он, молокосос, смыслит…. Тобя бы послушать…

— Что ж я не прочь, — оживился Алексей Прохорович, — твой парнишка, хоть и смышлен он, да где же ему… он многаго и не видел… Я тебе, брат, такое разскажу, такое…

Соседя, как во время оно, двинулись по направлению чемодановскаго дома.

XXVII

Александр сидел утром у себя и читал, когда послышался стук в дверь, которую он имел обычай запирать на задвижку.

— Кто там? — спросил он.

— Санюшка, дитятко, опомнись! — послышался голос матери.

Он отворил дверь и впустил Антониду Галактионовну. Ея нарумяненное и набеленное лицо носило все признаки крайнего изумления. В манере, с которой она вошла к сыну, была какая-то таинственность. Она присела на кровать Александра и, приложив палец к губам, многозначительно произнесла:

— Шш!

— Что такое, матушка?

— A такое, дитятко, что и ума приложить не могу… Хоть убей меня на сем месте, — ничегошеньки-то я не понимаю!.. Чудеса у нас в доме творятся.

Адександр, хорошо зная, что мать сразу, без предисловий, никогда ничего не скажет, и что спрашивать ее — значит, только удлинять эти предисловия, — терпеливо ждал.

— В среду-то, когда он нарядный-то кафтан надевал, как полагаешь — где он был? — торжественно спросила Антонида Галактионовна.

— Не знаю я

— А я так вот знаю… У царя он был, Санюшка, у царя он был, родименький! Как вернулся тогда, скинул кафтан, и — ни слова. Где, мол, был, Никита Матвеич, спрашиваю. A он мне; «отвяжись, дура!» — и только. И все молчал…

Она передохнула и продолжала:

— Это одно, a вот и другое: вчерась вечером в сад вышел, жду я час — нет его… смерклось совсем, работников спрашиваю: видели Микиту Матвеича? Видели, говорят, как по саду ходил, a потом и не видали. Сама пошла, весь сад обошла — нет его. Страх меня взял, да потом и думаю: может он как неприметно в ворота ушел. Опять жду, сторожу наказала от ворот ни на шаг. A сама, будто тянет меня что — нет-нет, да в сад-то и выгляну. Ночь совсем… темень — хоть глаз выколи, и вот, как выглянула-то я последний раз — слышу будто кто-то по саду к дому пробирается. Я так и замерла, двинуться не могу, крикнуть хотела — и голосу нет. A он идет себе и бормочет что-то. Тут я и разслышала, что это Микита Матвеич, окликнула его, он и отозвался. Вошел в дом, красный такой, a сам усмехается.

— Где же это он был? — с невольно забившимся сердцем спросил Александр.

— Вот и я тоже об этом ему сказала… где, мол, был? A он мне… Ох, Санюшка, наказал он мне крепко-накрепко до поры до времени тебе не сказывать; да не могу я вытерпеть… Как спросила я его, a он мне и отвечает: «а я, вот, говорит, сына женить надумал, так невесту его глядеть ходил». Что ты, говорю, опомнись, батюшка!.. Вижу я — хлебнул он порядком и винный дух от него идет по всей горнице. A он как засмеется. «Правду, сказываю, говорит: навесту Лексашке смотрел, хороша невеста». Да, ведь, ты ее, Матюшкину дочку, не раз уж видал, не больно-то, мол, хороша она. «Какая там, говорнт, Матюшкина дочка, ея Лексашкиной невестой не бывать. Невеста ему — Настя, Чемодановых, Алексея Прохорыча дочка. Мы, говорит, это дело, когда еще, лет двенадцать тому назад, порешили, ну, вот, я и посмотрел Настю. Девица перворазрядная, у царицы в большой милости, одна дочка у Алексея Прохоровича, a достатки у него не малые. Только ежели ты об этом хоть одно слово шепнешь Александру до поры до времени — убью!» Ну, я дальше уж ж не слушала, потому — от пьянаго человека какого толку добиться можяо… Только он, ложась спать, приказал разбудить себя пораньше. Разбудила я его. Богу помолился, закусил, да и говорит: «подавай нарядный кафтан». Почто он тебе? спрашиваю. «А я, говорит, с Алексеем Прохорычем к царю собираюсь». Так я и ахнула; всю ночь спал и все ж не проспался, как хмельным лег, так хмельным и встал. Оделся, а, уходя, опять вчерашнее: «ежели, говорит, ты хоть слово одно Лександру — убью!» Гляжу я, гляжу — он, во всем наряде-то, прямо в сад. Хоть и страх меня разбирал, a все ж таки не утерпела: как вышел он — я за нии, кусточками пробираюсь. И что ж бы ты думал: прямехонько он к Чемдановскому забору… я за ним… гляжу, забор-то повален, он перешагнул в соседский сад, да и был таков… Что ж это такое делается у нас, Санюшка? Скажи мне:- рехнулась я, что ли, навождение дьявольское это на меня, чудится мне… Ох, пропала моя головушка!

Антонида Галактионовна схватилась за голову и заунывным голосом начала причитания над собою.

— Матушка, успокойся! — радостно сказал Александр:- какое там навождение, какое там чудится! Ничего тебе не чудится, a все так и есть, как говорил тебе батюшка, и у царя он был, и к Алексею Прохорычу вчерась ходил смотреть мою невесту ненаглядную, Настю мою милую…

Антонида Галактионовна опять схватилась за голову.

— Мутится! Мутится… Чудится! — завопила она. — И ты тоже!.. Ахти мне!..

— Вот что ты мне скажи, матушка, давно это было? Давно ты из саду вернулась?

— Ох, сейчас только, прямо к тебе… Ох, мутится… Совсем помутилась!..

Александр безжалостно оставил мать с ея мутящейся головою и кинулся из покойчика. Забыв надеть шапку и не соображая, что на нем легкий домашний кафтан, a на дворе свежо и ветрено, он выбежал в сад и как стрела помчался к чемодановскому забору. Смотрит — часть забора сломана. Подбежал и остановился, a сердце так и колотится.

«Придет, безпременно придет, — решает он, — как отцы уедут царю, так и придет она. Никто, ничто ее не удержит!»

И она пришла. Он издали, еще не видя и не слыша, ее почуял. И она знала, что он ждет ее. Они кинулись в объятия друг к другу, и целовались, и смеялись, и молчали, и говорили, и не могли наглядеться друг на друга. Передавать их бессвязный, влюбленный шепот — нечего, ибо всякий легко его себе может представить, а кто не представит — для того он совсем не интересен.

Одно только следует заметить: у Александра не оказалось ни стыда, ни совести — он целовал и ласкал Настю так, будто кроме нее никого не целовал в жизни. И среди этих поцелуев ни сердце, ни память не подсказали ему имени далекой венецианской красавицы Анжиолетты Капелло.

XXVIII

Через месяц была их свадьба. Чемодановы и Залесские не ударили лицом в грязь и задали пир на всю Москву. Гостей было много, и духота в маленьких покойчиках стояла как в натопленной бане. Но никто не замечал ее. Все пили, ели и старались перекричать друг друга. Чемоданов улучил удобную минуту, взял за плечо Александра и отвел его в угол.

— Ну, брат, — сказал он, — добился ты своего, перехитрил меня, заставил отдать за тебя Настю… Только ты смотри, ухо востро держи… и знай, роли ты передо мной в чем провинишься, — у меня на тебя плетка есть, особая, заморская.

— Какая же такая плетка? — весело спросил новобрачный.

— А такая вот, венецейская, синьорой она прозывается, на канале живет… в большом палацце…

Бессовестный Александр и тут не смутился.

— Эх, батюшка, — ответил он, — не тебе бы товорить, не мне бы слушать. А как станут меня про твой перстенек многоценный спрашивать, что прикажешь отвечать-то? Да синьоры венецейские тебе, я так полагаю, более, нежели мне, ведомы… Пойдем-ка лучше к Посникову Ивану Иванычу, будем его ублажать да умасливать, ведь у него-то на обоих нас плетки здоровые, и человек он для нас с тобою опасный.

— Разбойник ты, Лексашка, пират ты морской! — краснея, воскликнул Алексей Прохорович. — А насчет Ивашки Посникова — это ты верно. Пойдем к нему.

Искали они, искали Ивана Ивановича, да так и не нашли. Дело в том, что думный дьяк не воздержался, чрезмерно хлебнул чего-то заморского и завалился за лавку. Только на следующее утро удалось его вытрезвить.

1880