Царство страха

Paris Review №156

Джордж Плимптон: когда я читал вашу «Автостраду Гордости», мне показалось, что вы всегда хотели стать писателем.

Хантер С. Томпсон: Ну, хотеть и быть - это две разные вещи. Первоначально я не думал о писательстве, как о реше­нии моих проблем. Но увлекаться литературой я начал еще в школе. Вместо школьных занятий мы сидели в кафе на Бардстаун Роуд, пили пиво, читали и обсуждали притчу Платона о пещере. У нас в городе имелось литературное об­щество, «Атенеум»; мы встречались в субботу вечером, все в рубашках и галстуках. Я не был примерным членом общест­ва - с выпускного вечера меня упекли прямиком в тюрьму, но я уже в 15 лет понял, что совершенно необходимо отыс­кать такую вещь, которую ты делаешь лучше остальных, просто чтобы жить дальше. Во всяком случае, у меня дела обстояли именно так. Такую вещь я нашел довольно скоро. Это оказался писательский труд. Вот он, мой золотой клю­чик. Куда легче, чем алгебра. Я мог писать в любой момент, и это мне всегда нравилось. Видеть свои работы напечатан­ными - особенный кайф для меня, и с годами он не приту­пился.

Когда я попал в ВВС, писательство уберегло меня от массы неприятностей. Сначала я записался на курсы пилотов на базе ВВС «Эглин», что недалеко от Пенсаколы, на северо-западе Флориды. Но оттуда я перевелся на отделение электроники... дополнительный, сверхинтенсивный восьмимесячный курс для самых умных парней. Учиться мне нравилось, но не очень-то хотелось потом оказаться где-нибудь на од­ной из станций DEW - станций «Дальнего Радиолокационного Обнаружения» - где-нибудь за Полярным Кругом. К тому же, я побаиваюсь электричества. Так что однажды я зашел в кабинет базового образования и записался на ряд курсов в Государственном Университете Флориды. Мы занимались с одним парнем по имени Эд, и как-то раз я спросил его, не надо ли чего-нибудь куда-нибудь написать. Он спросил, не разбираюсь ли я, часом, в спорте, на что я ответил, что в школе был редактором газеты. Он сказал тогда: «Ну что же, нам, кажется, повезло». Потом выяснилось, что сержант, редактировавший спортивный раздел «Command Courier», нашей местной газеты, недавно загремел в тюрьму в Пенсаколе - за то, что нажравшись в дрова прилюдно мочился на угол дома. Так как это случилось уже в третий раз, с рук ему это не сошло.

Я отправился в библиотеку базы и взял там три книги по журналистике. Читал их до самого закрытия. Я выяснил все, что требовалось, о заголовках и врезах - кто, когда, где, чего, ну и так далее. Заснуть в ту ночь мне едва ли удалось. Это же мой шанс, возможность вырваться из этого долбанного мес­та. Так я стал редактором. Я писал длинные статьи в духе Грантлэнда Райса. На спортивной странице «Louisville Courier-Journal», выходящего в моем родном городе, в левой части располагалась ежедневная колонка - у себя я завел та­кую же.

На вторую неделю все завертелось, как положено. Я мог работать по ночам. Я носил гражданскую одежду, работал за пределами базы, без всякой обязаловки - хотя работать все равно приходилось круглые сутки. Писал не только для газе­ты, выходящей на базе, но и для местной прессы, The Playground News. Что не шло в газету базы - запросто печаталось в местном издании. Все это дерьмо по-настоящему возбуждало. Писал что-то для профессионального издания борцов. Начальство ВВС изрядно разъярилось по этому по­воду. Я всегда находил способ грубо нарушить правила. Я написал критическую заметку о том, как Артур Годфри, которого приглашали на нашу ежегодную демонстрацию огневой мощи в качестве ведущего, попался на отстреле редких животных Аляски. Командир базы сказал мне тогда: «Дьявол тебя раздери, сынок, ты чего это вздумал писать об Артуре Годфри в таком тоне?»

Покинув ВВС, я твердо знал, что смогу заработать на хлеб журналистикой. Для начала я попросился на работу в «Sports Illustrated». Принес свои газетные вырезки, журнальные публикации и военный билет, на который возлагались особые надежды. Кадровик только посмеялся. Я сказал: «Постойте, но я работал спортивным редактором в двух газетах!». Он сказал мне, что важна вовсе не работа, а название твоей конторы. Он сказал: «Наши авторы - сплошь обладатели Пулитцеровской премии из «The New-York Times». Слишком жирно тебе будет для начала, парень.

Дж.П.: В конце концов вы оказались в Сан-Франциско. А с публикацией «Ангелов Ада» в 1967-м году ваша жизнь круто изменилась, получив резкий толчок вверх.

ХСТ: Совершенно внезапно я оказался автором опубликованной книги. Мне тогда было двадцать девять лет, в Сан- Франциско мне не удавалось подработать даже водителем такси, о писательстве речь не шла. Конечно, я написал не­сколько заметных статей в «The Nation» и «The Observer», но тогда лишь несколько хороших журналистов заприметили мою фамилию. Книга позволила мне купить новехонький мотоцикл BSA G50 «Молния» - это с лихвой оправдало все прежние труды. Если бы не подвернулся случай написать «Ангелов Ада», я никогда не написал бы ни «Страха и от­вращения в Лас-Вегасе», ни других моих книг. Заработать на жизнь в качестве внештатного автора в этой стране чертовски сложно, очень немногим это удается. «Ангелы Ада» вдруг показали мне, что, Господи Боже, кажется, я могу стать одним из них. Я знал, чего стою в качестве журналиста. Знал, что я - хороший писатель. И все-таки проскочил в закрывающуюся дверь, и никак иначе.

Дж.П.: В Сан-Франциско в то время творились и в самом деле странные вещи - между собой сходились совершенно разные и, казалось, нестыкуемые люди. Как, на­пример, вы смогли тогда подружиться с Алленом Гинзбергом?

ХСТ: С Алленом я познакомился у одного дилера, продававшего траву небольшими порциями. Помню, когда я толь­ко начал захаживать на эту квартиру, трава стоила 10 баксов, довольно скоро цена взлетела до 15. Я захаживал туда все чаще и чаще, и Гинзберг тоже постоянно мутил там ганджу. Дело происходило в Хэйт-Эшбери. Как-то мы разговорились. Я рассказал о книге, которую тогда писал, и спросил, не может ли он чем-нибудь помочь. Он и в самом деле здорово помогал мне в последующие несколько месяцев; вот как он и познакомился с Ангелами Ада. Еще мы вместе ездили в Ла Хонду к Кену Кизи.

Однажды в субботу мы поехали туда по прибрежному шоссе, что уходит из Сан-Франциско. Я взял с собой моего двухлетнего сына, Хуана. В то время и вправду возникали самые чумовые комбинации и пересечения людей. Вместе со мной ехал Аллен Гинзберг, нас сопровождали Ангелы Ада. И копы, чтобы своевременно предотвратить бесчинства Ангелов. Семь или восемь полицейских машин. Дом Кизи, отделенный от дороги небольшим ручьем, производил очень странное впечатление. Например, на каждом дереве надрывался установленный там мощный динамик, они висели повсеместно, даже на проводах вдоль шоссе. Уже на подъезде к дому вы оказывались в вихре чудовищного грохота - рок-н-ролла в самом диком своем проявлении. В тот день, еще до того, как подъехали Ангелы, копы принялись арестовывать каждого, кто покидал владения Кизи. Я уже подъезжал к дому. Хуан мирно посапывал на заднем сиденье. Намечалась заварушка - копы хватали людей и тащили проверять их данные в свои тачки. До легавых оставалась сотня метров, и мы виде­ли, как они весьма жестоко издевались над одним задержанным. Аллен сказал: «Слушай, мы ведь этого так не оставим». Так вот, с Алленом на пассажирском сиденье и Хуаном на заднем, я подъехал прямо к копам, которые как раз схватили одного нашего знакомого. Он направлялся в расположенный за углом ресторан. Когда копы только приблизились к нам, Аллен завел свою шарманку - начал тихонько гудеть мантру «ом», надеясь так замурлыкать им мозги. Я же заговорил с ними на журналистский манер: «Что происходит, офицер?» Тем временем плохие вибрации от копов нарастали, и Аллен пел мантру все громче и громче, надеясь своим гудением создать против них Буддистский за­слон, при этом он игнорировал их вопросы, отвечая только: «Ом! Ом! Ом!» Мне пришлось объяснить копам, кто он такой и почему так странно себя ведет. Тогда они наконец загляну­ли на заднее сиденье и спросили: «Кто это у тебя там сзади? Ребенок, что ли?» И я ответил: «Да, это мой сын». Аллен все еще пел свой «Ом», когда нас отпустили с миром. Полагаю, нам попался вполне разумный коп, решивший не связываться с журналистом, поэтом и ребенком. Интересно, что он тог­да подумал о гудящем, как пчела, Гинзберге. Так выглядела одна из самых престранных ситуаций, в которые я когда-ли­бо попадал, впрочем, почти любая ситуация с участием Алле­на получалась странной в той или иной степени.

Дж.П.: Повлияли ли на вас другие авторы Разбитого Поколения?

ХСТ: Джек Керуак немного повлиял на меня как на писа­теля... Этими своими арабскими распонятками, типа, враг моего врага - мой друг. Керуак показал мне, что совершенно реально писать о наркотиках и при этом публиковаться. Это оказалось возможно, и я ожидал, чисто символически, что и он появится в Хэйт-Эшбери. Гинзберг тусовался здесь, и, ка­залось бы, Керуаку тоже тут самое место. Но вот нет: он вер­нулся к своей матери и в 1964-м году голосовал за Барри Голдуотера. Тут наши дорожки и разошлись. Я не пытался писать, как он, но есть что-то общее в том, как мы добива­лись публикации своих книг, как пробивались сквозь лед из­дательского истеблишмента Восточного побережья. Подоб­ную связь я чувствую и с Хэмингуэем. Когда я впервые уз­нал о нем и его работах, то подумал - ну ни фига же себе, как некоторые люди писать могут. Ну и, разумеется, Лоуренс Ферлингетти оказал на меня изрядное влияние - и как вели­колепный поэт, и как хозяин невероятного книжного магази­на «City Lights» на Норт Бич.

Дж.П.: Что означает «писатель вне закона» в вашем понимании и на вашем примере?

ХСТ: Я просто всегда оставался верен себе и своему вку­су. Если мне нравится нечто, и оказывается, что это запреще­но законом - что же, у меня могут возникнуть проблемы. Обратите внимание - жизнь вне закона не обязательно озна­чает жизнь против закона. В древности об этом хорошо зна­ли. Возьмем историю Скандинавии. Община могла объя­вить, что человек находится вне закона, и тогда он отправ­лялся в ссылку в другие земли. Такие люди сами сбивались в общины, которые стояли строго вне закона. Такие общины жили по всей Гренландии и Исландии, куда бы не пристава­ли их корабли. Я не думаю, что попав вне закона в своих род­ных странах, они принципиально стремились к этому... Я ни­когда не стремился к конфликту с уголовным кодексом, или стать «внезаконником». Просто однажды оказалось, что именно так дела и обстоят. К тому моменту, когда я принял­ся за историю «Ангелов Ада», я уже гонял по дорогам вместе с ними, и было совершенно ясно, что возврата назад, к пра­вильной жизни в рамках закона, нет и не будет. Если взять Вьетнам и траву, то получится, что все поколение напропа­лую совершало уголовные преступления. Все жили с ощу­щением того, что однажды они могут влететь по-крупному. Огромное количество людей сформировалось и выросло с этим отношением. Найдется масса «внезаконников» много махровей меня. Я же просто писатель. И никогда не стре­мился быть писателем вне закона. Даже и не слышал такого термина; его придумал кто-то другой. Но мы все стояли вне закона - Керуак, Миллер, Берроуз, Гинзберг. Мне неинте­ресно судачить, кто из них нарушил больше пунктов кодек­са или кто был самым отъявленным «внезаконником». Я про­сто признаю союзников, моих людей.

Осень 2000

* * *

В бурные и жестокие 60-е я обнаружил, что все глубже и глубже погружаюсь в опасную трясину криминального образа жизни, и вместе со мною в нем вязнут едва ли не все мои друзья и знакомые. В какой-то момент я был невероят­но загруженным профессиональным журналистом с женой, сыном, невероятно образованными друзьями и новейшим мотоциклом марки BSA, который журнал «Hot Rod» как раз тогда объявил «быстрейшим в истории». Моя комфорта­бельная квартира в доме, что стоял на холме, над парком «Золотые Ворота», не пустовала ни ночью, ни днем - в ней толпились художники, музыканты, писатели, адвокаты, ди­кие байкеры и звезды рок-н-ролла, имена которых вот-вот узнает весь свет... В те годы Сан-Франциско был столицей мира, а мы - новой аристократией. Казалось, мы живем в Волшебном Царстве.