Цена металла

Жоэль подошёл к аппарату, наклонился, вслушиваясь в ритм коротких импульсов. Он не знал азбуки Морзе, но кто-то из шахтёров знал достаточно, чтобы различить сигнал: "Запрашиваем подтверждение. Кто на связи?"

Пальцы Муссы стучали по клавишам осторожно, как по раскалённому металлу:

"Бригада Тангуи. Макаса. Требуем связи со штабом Дюпона."

Пауза показалась вечностью.

Потом — короткий, резкий отклик, как удар колокола в темноте: "Принято. Двигайтесь к Виль-Роше. Штаб ожидает. Полная готовность."

Жоэль закрыл глаза на мгновение. Не от облегчения. Не от радости. От того, что теперь дорога была ясна.

На рассвете колонна снова двинулась.

Теперь это были не шахтёры, не крестьяне, не слепые последователи лозунгов. Это были люди, которые видели, куда ведёт дорога, и шли по ней всё равно, потому что если не идти, то не останется ничего.

Впереди был Виль-Роше.

Там, где ещё можно было дышать. Там, где, возможно, ещё осталось место для страны, а не для её обугленного призрака.

Они шли долго, слишком долго для людей, которые привыкли к работе, но не к войне. Дорога к Виль-Роше казалась бесконечной полосой пыли, по которой двигались не бойцы, не освободители, а усталые, измученные тени того, кем они были, когда покидали свои шахты и деревни.

Жоэль шёл впереди.

Он не показывал усталости, не останавливался, когда хотелось, не жаловался, когда ноги подкашивались от жары и пыли, потому что знал: за его спиной идут те, кто всё ещё верит, что этот путь имеет смысл. Хотя с каждым шагом вера таяла.

Дым Виль-Роше уже был виден на горизонте, когда они услышали первый выстрел.

Тонкий, хлёсткий звук, который можно было бы принять за лопнувший в жару ствол дерева или за дальний раскат грома. Но за ним последовал второй, третий, и тогда уже никто не сомневался.

Крик часового оборвался на полуслове.

Пули вошли в колонну не волной, не шквалом, а точечно, вырывая людей из строя, как ветер вырывает листья из кроны: один, другой, третий — и всё.

Жоэль успел только поднять руку, чтобы дать сигнал, прежде чем земля под его ногами задрожала от тяжёлого удара миномётного разрыва. Грузовик, шедший вторым, вздрогнул и опрокинулся на бок, разбрасывая людей, ящики, ржавое оружие.

Паника ударила в колонну, как молот. Кто-то бросился в стороны, кто-то нырнул в придорожную канаву, кто-то пытался отстреливаться, стреляя вслепую, без прицела, с криками, в которых больше было отчаяния, чем злости.

Но враг был не там, куда они стреляли. Враг был повсюду.

Жоэль пытался перекричать хаос, его голос срывался, исчезал в шуме стрельбы, в криках раненых, в гуле падающих тел, но он всё равно кричал, размахивая руками, указывая на обочину дороги, на редкие кусты, на любой клочок земли, который мог бы дать хоть какую-то защиту. Он не знал, сколько человек его услышали. Он не знал, кто ещё мог двигаться.

Пули свистели над головой, срывали листья с редких деревьев, впивались в землю, рвали тела тех, кто ещё секунду назад бежал рядом. Грузовики стали ловушками: металл звенел от попаданий, горючее выливалось из пробитых баков, воздух наполнялся запахом крови и солярки.

Из-за холма показались тени. Солдаты в новой форме, с повязками на плечах, с лицами закрытыми шарфами, двигались чётко, методично, как те, кто много раз делал это раньше и не видел в происходящем ничего нового, ничего особенного — просто работу, которую нужно выполнить. Они шли широким фронтом, сжимая кольцо. Не торопились - им некуда было спешить.

Каждая очередь прорежала колонну, как нож проходит через мягкое мясо. Каждый выстрел приближал конец.

Жоэль видел, как Мусса, тот самый юнец, который вчера ещё смеялся у костра, теперь лежал на обочине, схватившись за живот, из которого вытекала жизнь быстрой, пульсирующей струёй.

Он видел, как старик Салиф, человек, который полжизни прожил под землёй, теперь сидел у дерева, обхватив голову руками, покачиваясь взад-вперёд, словно пытаясь убаюкать себя от ужаса. Он видел, как надежда, та самая, за которой они шли, таяла на глазах, превращаясь в прах быстрее, чем успевал падать дым от разрыва гранат.

И он всё равно шёл вперёд. Потому что, если остановиться — всё кончено.

Попытка сопротивления была больше жестом отчаяния, чем осознанной тактикой. Те, кто ещё мог держать оружие, собрались у края дороги, укрываясь за перевёрнутыми телегами, за вывороченными бочками, за камнями, слишком малыми, чтобы защитить, но всё же дававшими хоть какое-то ощущение преграды между собой и смертью, надвигавшейся как тихая, неумолимая стена.

Пули рвали воздух тяжёлыми хлопками, словно каждый выстрел ввинчивался в сам воздух, превращая его в тяжёлую жижу. Среди этих звуков, среди криков, воя раненых, стонов умирающих, терялась человеческая речь — приказы, восклицания, молитвы сливались в единый низкий гул, который невозможно было разобрать, потому что никто больше не владел ситуацией.

Да и нельзя было ей владеть, потому что та, другая сторона, шла вперёд неторопливо, ровно, не считая ни потерь, ни боли, ни жизней, только методично зачищая остатки тех, кто осмелился не склониться.

Жоэль стоял на коленях у обломков старого плуга, стреляя короткими очередями туда, где, по его догадке, могли быть нападающие. Он знал, что это бессмысленно — слишком далеко, слишком неточно, слишком медленно, — но стрелял всё равно, потому что не стрелять означало признать, что он уже мёртв.

Он видел, как в двадцати шагах от него человек, которого он знал по имени, по голосу, по походке, был отброшен назад разрывом гранаты, и на месте, где тот стоял, остался только дым, клочья одежды, рассыпанные вокруг красные пятна. Видел, как грузовик, последний ещё способный двигаться, заглох посреди дороги и загорелся, превратившись в фонарь для стрелков, прячущихся на склонах. Видел, как остатки колонны начали рассыпаться, уходя в стороны, теряя друг друга, теряя строй, теряя надежду, теряя себя.

И понимал, что это — конец.

Когда Жоэль вынырнул из задымлённого оврага, пробираясь сквозь колючие заросли, он впервые увидел нападавших вблизи. И эта встреча лишила его последних иллюзий. Перед ним шли солдаты в новых мундирах цвета сухой травы, со свежими нашивками — красный Цветок Солнца, искривлённый и опалённый, как метка на шкуре раба. И среди них не было тех, кто служил при Мбуту, кто держал старые порядки. Эти шли уверенно, организованно, с оружием, которого не было у шахтёров, с жестами и командами, звучащими привычно.