Цена металла

Были патрули. Были укрепления из мешков с песком. Были ровные ряды мужчин и женщин, обученных, натренированных, готовых в любой момент превратить город в крепость.

Сквозь узкие улочки, пересечённые баррикадами, под взглядами часовых, стоящих на каждом перекрёстке, Серафина двигалась всё ближе к сердцу города — туда, где располагался штаб Дюпона.

Здесь, в Вилль-Роше, всё было подчинено единой цели: выстоять.

Дома, ещё недавно обветшалые, были превращены в казармы, склады, медпункты. Окна закрыты мешками с песком, ставни укреплены металлическими щитами. Везде пахло железом, потом, пылью и оружейной смазкой — смесью, которая теперь стала ароматом выживания.

Люди, которых она видела, были сосредоточены и молчаливы. Потому что знали цену слов в мире, где каждый день мог стать последним.

Штаб располагался в здании бывшего муниципалитета — массивном, с облупившимися стенами, но всё ещё державшемся крепко. У входа стояли двое — ветераны по взгляду, по осанке, по тому, как держали оружие.

Солдат, сопровождавший Серафину, коротко переговорил с ними. Те бросили на неё внимательные взгляды, не останавливаясь на измождённом лице, на порванной одежде, на следах усталости и боли — они искали другое: намерение. И, судя по кивку одного из них, нашли.

— Жди здесь, — сказал сопровождающий. — Я доложу.

Серафина осталась у входа, чувствуя, как накатывает волна слабости, но удерживая себя — потому что знала: сейчас начинается главное. Ибо каждый её шаг сюда был не только бегством. Это был путь к тому, чтобы наконец бороться.

Комната для переговоров в новом штабе Дюпона была обставлена по-спартански: стол из тяжёлого дерева, несколько стульев, карта региона на стене и единственный предмет роскоши — спутниковый терминал с закреплённой панелью связи, блиставшей чистотой среди общей запылённости.

Когда вызов поступил, воздух в комнате словно стал гуще, тяжелее, и все присутствующие — офицеры, связисты, охрана — обменялись короткими взглядами, в которых читалась напряжённая готовность к тому, что за этой связью стояло не только предложение, но, возможно, и начало новой фазы войны.

Дюпон подошёл к терминалу неспеша, зная заранее, кто будет на той стороне.

Он не стал садиться: стоял, крепко уперевшись руками в край стола.

На экране вспыхнул силуэт. Нечёткое изображение, полосы помех — спутниковая связь в этих условиях не могла быть идеальной, но искажённый контур был узнаваем: широкие плечи, высоко посаженная голова, резкие черты лица, в которых прежняя харизма генерала Н’Диайе теперь уступала место чему-то более тяжёлому, почти хищному.

— Дюпон, — голос Н’Диайе прорезал помехи, тяжёлый, как натянутый канат. — Рад, что ты вышел на связь. У нас есть вопросы, которые нужно обсудить между взрослыми людьми.

Дюпон молчал. Он ждал. Ждал, чтобы дать понять: разговор начнётся тогда, когда он сочтёт нужным.

Н’Диайе, после короткой паузы, перешёл к сути.

— Ты человек разумный, Дюпон, — продолжил генерал, чуть склонившись вперёд, словно его слова могли пробить сквозь экран ту дистанцию, которая лежала между ними.

— Ты понимаешь, что в нынешней игре у одних будет будущее, а у других — только воспоминания. Я предлагаю тебе место среди первых.

На экране вспыхнуло краткое прерывание сигнала, изображение дёрнулось, но голос Н’Диайе оставался чётким, настойчивым.

— Всё просто, — сказал он. — Ты сдаёшь рудники. Оставляешь шахты. Переводишь контроль на нас — на правительство, которое будет признано. Взамен ты получаешь портфель министра обороны в новом кабинете. И не только это.

Он сделал паузу, изучая лицо Дюпона.

— Ты получаешь фонд в Лондоне. Легальный. Несколько миллионов. Хочешь — уйдёшь потом на пенсию. Хочешь — останешься командовать армией. Все дороги будут открыты.

За его спиной кто-то — едва уловимый силуэт в полутени — подал жестом подтверждение, мол, всё уже согласовано, всё уже гарантировано.

Н’Диайе улыбнулся. Эта улыбка была холодной, выверенной, без искренности - тщательно отрепетированная маска на лице, натянутом за годы войн и сделок.

— Подумай, Люк, — сказал он, впервые произнеся имя Дюпона так, словно между ними стояли не кровь и смерть, а старая, хорошая дружба. — Подумай, сколько смертей ты можешь избежать, выбрав сторону тех, кто уже победил.

На другом конце провода Дюпон всё ещё молчал. И в этом молчании было не согласие и не сомнение. В этом молчании было что-то гораздо более тяжёлое.

Когда Дюпон наконец заговорил, его голос был таким тихим и ровным, что он, казалось, не преодолевал расстояние, а заполнял пространство вокруг, тяжело, неотвратимо, как вода медленно наполняет разлом в скале.

— Ты говоришь о будущем, — произнёс он. — Но твоё будущее уже написано. И написано не здесь.

На экране лицо Н’Диайе слегка напряглось. Не испуг, нет, скорее, раздражение человека, который рассчитывал на торг, а вместо этого получил приговор.

— Я видел деревни, — продолжал Дюпон, не повышая голоса. — Видел, что оставляют после себя твои солдаты. Что делают твои наёмники. Женщины на кольях. Сожжённые младенцы. Старики, растоптанные в пыли. Это не война за свободу. Это бойня ради власти.

Люк говорил спокойно, без гнева, без показной ярости — так говорит человек, который давно уже взвесил все факты и вынес решение.

— Ты не освободитель, генерал. Ты мясник. И хуже того — ты предатель.

На экране лицо Н’Диайе напряглось ещё сильнее, зрачки его сузились.

— Ты продаёшь эту страну тем, кто заплатит больше. Ты меняешь одну цепь на другую, только теперь твои хозяева сидят не в Париже, а в Лондоне.

Тишина, последовавшая за этими словами, была тяжелее всех угроз и всех выстрелов, прозвучавших на этой земле за последние месяцы.

Генерал молчал несколько долгих секунд, тяжело дыша, будто каждое слово, произнесённое Дюпоном, оставило в нём невидимую, но болезненную трещину. Он склонился ближе к камере, и его лицо на экране стало больше, резче. Н’Диайе давил своей яростью, одним своим взглядом.

— Ты совершаешь ошибку, Дюпон, — произнёс он медленно, каждое слово словно скребло горло. — Я предлагал тебе выбор. Я давал тебе шанс быть среди победителей. Теперь ты будешь среди тех, о ком забудут ещё до того, как остынет их кровь.

Голос его стал ниже, тяжелее, насыщенный той угрозой, которая не нуждается в подробностях.

— Ты и все, кто последует за тобой, будете уничтожены. Медленно. Больно. Так, чтобы каждый, кто ещё мечтает о сопротивлении, знал цену неверности.

Дюпон выпрямился, сложив руки за спиной. На его лице не было ни страха, ни презрения, ни даже злости. Только холодная решимость.