Цена металла

Его лицо не выражало ни радости, ни торжества. Только холодную, непоколебимую решимость. Когда он начал говорить, его голос был твёрдым, глубоким, отдающимся в груди каждого, кто стоял перед ним, словно глухой удар барабана войны.

— Народ Флёр-дю-Солей, — произнёс он, и в его речи не было ни капли сомнений, ни одной фальшивой ноты, будто каждое слово было выточено из самого камня, — сегодня мы открываем новую страницу в истории нашей страны. Сегодня мы освобождаемся окончательно — от оков колониализма, от изменников, от тех, кто десятилетиями продавал нашу землю чужакам.

Толпа молчала. Никто не аплодировал. Никто не кричал лозунгов. Стояли, опустив головы, глядя в землю, наивно пологая, что она могла дать ответы на вопросы, которые никто не осмеливался задать.

Генерал поднял правую руку, как древнеримский трибун, призывающий к клятве.

— Отныне я, Арман Н’Диайе, беру на себя всю полноту власти в Республике Флёр-дю-Солей, — сказал он, каждое слово медленно высекая в воздухе, как ударом молота по раскалённому железу. — Я учреждаю Временное Правительство Национального Спасения.

Он сделал паузу, позволяя этим словам проникнуть в сердца тех, кто ещё пытался держаться за иллюзии.

— Все органы власти будут реформированы. Все законы пересмотрены. Каждый, кто будет стоять против нового порядка, будет уничтожен без пощады.

Генерал шагнул вперёд, и в этот момент ветер взметнул полотно нового флага, чёрное с полыхающим золотым цветком, и на мгновение казалось, что само небо принимает его клятву. Но среди тех, кто стоял внизу, не было веры. Была только усталость и страх, предчувствие того, что самое худшее ещё впереди.

Генерал медленно обвёл взглядом собравшихся, и в этом взгляде, тяжёлом, холодном, было то спокойствие, за которым всегда скрывается самая безжалостная воля — воля уничтожать всё, что хоть на мгновение может усомниться в праве сильного вершить судьбы слабых.

— Враги народа, — генерал выдержал паузу, — объявляются вне закона. Имена этих предателей известны каждому из вас. Люк Огюст Дюпон, бывший офицер Иностранного легиона Франции, ныне глава контрреволюционных формирований, и Франсуа Нгама, бывший начальник Жандармерии, отказавшийся признать законную власть, — с этого дня подлежат немедленной ликвидации.

Толпа замерла.

— Каждый, кто укроет их, — продолжал Н’Диайе, — будет расстрелян без суда. Каждый, кто поможет им, — проклят вместе с их именами.

Он опустил руку. В этом жесте не было милосердия - только приговор.

Когда генерал ушёл с трибуны, ветер продолжал терзать чёрное знамя, на котором Цветок Солнца полыхал так ярко, что казалось: он уже не освещает путь, а сжигает всё вокруг до тла. Над площадью, над городом, над всей страной повисла тишина — тяжёлая, вязкая, предвестница новых, ещё более тёмных дней.

Документы, ставшие свидетельством одного из величайших предательств в истории Флёр-дю-Солей, не имели громких заголовков, не были украшены печатями с гербами или штампами министерств. Они были написаны на плотной бумаге, аккуратным, сухим языком юристов.

Их подписали в одной из старых вилл на окраине Мон-Дьё — за плотно закрытыми ставнями, за тяжёлыми шторами, под равнодушным взглядом англичан, для которых новая власть в Флёр-дю-Солей была всего лишь выгодным вложением капитала, очередной строкой в списке инвестиций.

Суть соглашений была проста, как удар дубины по черепу: все месторождения алмазов, золота, редких металлов, а также ключевая инфраструктура по их переработке переходили под контроль консорциума британских корпораций, действующих через сеть подставных компаний. Формально — в интересах развития страны. Фактически — в обмен на беспрецедентную политическую и военную поддержку режима Н’Диайе.

Контракты предусматривали создание «смешанных предприятий», где контрольный пакет принадлежал иностранным партнёрам. Лишь малая доля доходов — ничтожная по сравнению с реальными прибылями — должна была поступать в бюджет новой республики. И то — после вычета всех "расходов на восстановление", которые определялись самими корпорациями.

За красивые фразы о «стратегическом партнёрстве» и «возрождении экономики» скрывалась простая истина: страна продавалась оптом, вместе с людьми, землёй, водой и воздухом. И те, кто сидели за столом переговоров, знали это. И всё же подписывали. Потому что власть дороже Родины.

На этих встречах не велись длинные переговоры. Англичане были людьми немногословными: они приносили папки, показывали цифры, озвучивали условия, которые не подлежали обсуждению, — и наблюдали за тем, как полковники и министры, поставленные Н’Диайе на ключевые посты, медленно, с кислым выражением на лицах, но без сопротивления, ставили подписи внизу страниц.

Им не нужен был акт признания. Им не нужны были слова благодарности. Только подписи. Только факты. Только контроль.

Когда все бумаги были подписаны, один из представителей консорциума — невысокий человек в безупречном сером костюме — вежливо, почти с улыбкой, заметил, что теперь, наконец, Флёр-дю-Солей может рассчитывать на «долгосрочную стабильность и процветание под надёжным руководством».

Генерал Н’Диайе, держа в руках новую эмблему Временного Правительства, молча кивнул. Он знал, что эти слова — пустая формальность, знал, что отныне он не правитель, а управляющий. Не хозяин земли, а смотритель шахт. Не вождь, а нанятый слуга. Но он также знал, что пока в его руках армия, страх и сила — его собственная власть будет казаться вечной.

А остальное...

Остальное уже не имело значения.

Так был подписан приговор Флёр-дю-Солей.

В ту ночь, когда в старом особняке на холме были подняты бокалы за "новую эру сотрудничества", за окнами, в чёрной тени умирающего города, кто-то впервые прошептал то слово, которое в скором времени вновь наполнит воздух выстрелами и кровью: "Предательство."

Площадь Республики в Мон-Дьё, некогда утопающая в зелени деревьев и клумб, сегодня напоминала обширный каменный кратер, очищенный от воспоминаний о старом мире так же тщательно, как за ночь стирают следы преступления.

Здесь не осталось ни лавок, ни киосков, ни бронзовых памятников.

Только серые пятна от гари, пятна крови, вдавленные в каменную плиту, да рваные остатки когда-то пышных баннеров, развевавшихся над улицами в дни иллюзорных побед.

Утром сюда согнали людей — не зычными приказами, а молчаливым натиском автоматов.

Толпы безликих фигур, согбенных, потерявших голос и волю, заполнили пространство, не осмеливаясь ни шевелиться, ни смотреть друг другу в глаза.

Над ними возвышалась тяжёлая трибуна, построенная за ночь: деревянные щиты, обитые грубой тканью цвета выцветшего золота, по углам которой виднелись знаки нового Совета — чёрное полотнище с полыхающим Цветком Солнца. На трибуне — новый правитель и те, кто ещё вчера были ничем, а теперь — всем.