Цена металла

Она не заставила себя ждать. Из подвала соседнего здания вылетела очередь — длинная, слепая, яростная. Пули изрешетили стену у ног бойцов, один упал, ранен в плечо. Второй — прикрыл его щитом, поднятым из кузова старого броневика. Ответный огонь — короткий, выверенный. Люк знал: шум — враг. Каждая вспышка — крик, который зовёт остальных.

— Не лезем внутрь, — скомандовал он. — Нам не нужны герои. Нам нужен город.

Через минуту в подвал полетела дымовая шашка, и через две — оттуда начали выходить. Сперва — с поднятыми руками. Потом — волоком. Двое из врагов — мобилизированные подростки. С глазами, в которых уже не было страха. Только растерянность. И пустота.

— Их используют, — сказал Орлов. — Как щит. Как мясо.

— Это и есть война, — отозвался Дюпон. — Но пока они живы — у нас ещё есть шанс.

Пока южные кварталы переходили под контроль, в центре уже поднималась паника. Слухи, как обычно, обгоняли события: "Дюпон расстреливает", "жандармерия казнит", "Цветок пал". Никто не знал, что правда. Но все знали: город дрожит. И в этой дрожи — шансов всё меньше.

Ветер принёс запах гари. На востоке снова вспыхнули пожары. Возможно — поджог. Возможно — отвлечение. Но Дюпон понял: пока он зачищает юг, центр мобилизуется. Генерал отступать не будет. Он будет драться. До последнего квартала. До последнего кирпича.

— Мы должны идти дальше, — сказал он. — Идти быстро.

— Люк, — Орлов подошёл, сняв шлем. На лице — кровь, но не его. — Центр ещё держится. Но если не возьмём рынок до вечера — потеряем юг снова. Они стягивают силы оттуда. И с востока идут колонны. Повстанцы. Местные.

— Местные?

— С запада. Из бедных кварталов. Их подняли. Против нас. Мы стали "армией чужаков". Надо говорить. Не стрелять. Или...

Он не договорил. Но Дюпон понял. Война входила в фазу, где оружие — уже не аргумент. Где слово становится пулей. Где лица врагов — это лица бывших соседей. И если он не успеет — эта война станет не политикой, а резнёй. Он посмотрел на город. На трещины в стенах. На пепел. На глаза тех, кто вышел из подвалов с детьми. И понял: Мон-Дьё ещё можно спасти, но только если кровь не зальёт улицы раньше слов.

Мон-Дьё сопротивлялся. Не приказом. Не гарнизоном. Сопротивлялся самой тканью — кварталами, улицами, лестницами, переходами. Он жил как раненый зверь, которому вырвали клыки, но оставили лапы. Он не мог говорить, но мог рвать. И рвал.

Когда первые отряды Дюпона начали движение от южных кварталов к центру, пыль ещё стояла в воздухе после ночных взрывов. Дым из сгоревших автомастерских, гаражей и продовольственных лавок превращал небо в мутное болото. На его фоне даже старые колониальные здания казались разрушенными храмами, забытыми богами.

Цель — центральный рынок. Некогда торговая зона, теперь — логистический узел, склад оружия и укрепленный район. Кто контролировал рынок, контролировал центр. И не только физически. Психологически. Это был символ.

— Первая группа — с севера. Орлов, ты через улицу Гаога. Вторая — через пожарную часть. Вход с запада. Броневик — уходит последним, — коротко и чётко скомандовал Дюпон.

Штурм начался в 10:17.

Первые выстрелы раздались у склада специй. Кто-то выстрелил в воздух, испугавшись теней на крыше. Эхо прокатилось по прилавкам, и в ту же секунду началось настоящее: автоматные очереди, крики, маты, лязг металла, грохот срывающихся ставней. Рынок ожил. Он не защищался — он атаковал.

Из лавок выбегали люди с оружием. Кто-то в гражданском, кто-то в охотничьем камуфляже. Были и подростки — 14, 15 лет. С глазами, в которых уже не было ни детства, ни страха.

Орлов ворвался с востока. Его группа вырезала первую огневую точку у палаток с тканями. Один из бойцов, жандарм по имени Траоре, получил пулю в живот — шёл, согнувшись. Падать не хотел. Не в этом бою. Его подхватили. Унесли. Он не кричал.

На крыше было жарко. Линия прицела дрожала от жары. Один из наёмников — южноафриканец, бывший из отряда Секи — вел огонь из-за водостока. Орлов его увидел первым. Один выстрел — и всё. Тот рухнул, голова ударилась о бетон, оставив тёмный след.

— Очереди на третьем ряду! — крикнули снизу. — Прилавки — заминированы! Они ждут нас в центре!

Рынок был ловушкой. Каждая тележка, каждый мешок с зерном, каждый брошенный холодильник могли взорваться. И взрывались. Один — возле колонны. Второй — под ногами бойца. Третий — под машиной. Пыль, дым, крики. И всё же — они шли.

— Мы не можем пройти через центр, — произнёс Орлов в коммуникатор, укрывшись за бетонным козырьком.

— Не нужно. — Голос Дюпона был твёрдым. — Задача — замкнуть. Окружить. Не уничтожить. Сломать дух, не тела.

— Ты романтик, — отозвался Орлов. — Эти парни не сдадутся. У них пули вместо пищи.

— А у нас? — Люк обернулся. Перед ним — группа шахтёров. Местные. Босые. Пыльные. С автоматами и кастетами. — У нас дети вместо будущего?

Ответа не было. Тогда он приказал:

— К рассвету взять рынок. Но не выжечь. Убедить. Сломить. А не затоптать.

К полудню они взяли южный вход. Лавки были завалены, мешки с мукой — разорваны, тела — между овощами, под тентами, как будто смерть сама пыталась спрятаться.

Дюпон вошёл первым. Рядом — мальчик. Около шестнадцати. У него в руке был нож. Взгляд — пустой. Грязь на лице. Кровь — не его. Люк остановился. Вынул сигарету. Подал.

— Куришь? — спросил он по-французски. Мальчик не ответил.

— Я тоже не курил в шестнадцать, — продолжил Люк. — Потом начал. Когда понял, что дальше — хуже.

Мальчик стоял, молча. Потом… бросил нож. Повернулся. Побежал. Не от страха. А потому, что всё, что он хотел защитить — уже лежало на плитке в виде мёртвых друзей.

Люк присел. Поднял нож. И положил на прилавок.

— Один минус, — сказал он. — И одна душа осталась.

В этот день центр не пал. Он выдохся. Патроны кончались. Люди уставали. Вода была грязной. Адреналин — испарялся. Смерть — становилась банальной. Это и было поражение. Не в том, что их победили. В том, что больше не за что было умирать. В четырнадцать часов — рынок был под контролем.

Орлов сидел на ступенях. Курил.

— Нам повезло, — сказал он. — Или они устали.

— Они не устали, — ответил Люк. — Они посмотрели на нас — и не увидели врага.

— А кого увидели?

— Себя. Через десять лет. Через три войны. Через тысячу похорон.

Он сел рядом. Тихо.

— Мон-Дьё не сдан. Он — открылся.

— А дальше?

— А дальше… штурм.

Они замолчали. На фоне разрушенных рядов, между телами, среди пепла и дыма. И рынок, некогда центр торговли, теперь стал центром понимания: не всегда нужно победить, чтобы выиграть, иногда — достаточно остаться человеком.

С наступлением вечера западные районы столицы начали дрожать не от выстрелов, а от ожидания. Ветхие кварталы, вытянутые вдоль холма, до последнего момента оставались нейтральными. Ни армия генерала, ни силы Дюпона не вошли сюда первыми. Эти улицы не были стратегическими: ни шахт, ни радиостанций, ни административных зданий. Только люди. Много людей. Слишком много для войны.