Цена металла

Когда Орлов доложил, что с запада выдвинулась колонна из самодеятельных отрядов — вооружённых, разношёрстных, под командованием местного активиста по имени Марсель Бама, — Дюпон понял: момент настал. Запад был больше не пассивной массой, а силой, готовой решить исход. И эта сила пока не выбрала сторону.

— Контактировать немедленно, — приказал он. — Без оружия. Лицом. Не как солдат. Как человек.

Жандарм выпрямился. На его лице отразилась смесь согласия и брезгливости:

— Это пахнет переговорами. А не боем. Мы рискуем.

— Мы уже в аду, — тихо ответил Дюпон. — В аду лучше говорить, пока ещё есть кому.

Связной встретился с Бамой в полуразрушенной школе. Класс истории — на стенах порванные карты, портреты революционеров и затёртая доска. На ней кто-то углём написал: "Мир мёртв, но ещё слышит."

Бама сидел на столе, в камуфляже, с автоматом в руках и красной повязкой на запястье.

— Вы — Дюпон? — спросил он, не вставая.

— Я. Но не тот, о ком вам шепчут командиры, — ответил Люк. — Я не иду за рудой. Я иду за городом. Чтобы он остался жить.

— Говорите красиво. Но вы чужой.

— Я здесь дольше, чем все ваши англичане. И я не стреляю первым.

— А если выживут ваши? Что потом? Французы вернутся?

Дюпон сел на ближайший стул. Он не спорил, просто сказал:

— Когда вы начнёте умирать за идею, которую не разделяет никто, кроме вас самих — тогда вспомните, кто первый предложил остановиться.

Бама молчал долго. Потом спросил:

— Вы дадите нам оружие?

— Нет.

— Вы разрешите нам говорить?

— Да.

— А стрелять?

— Только если в вас стреляют.

— Значит, мы ничья армия.

— Значит, вы люди.

Колонна Бамы осталась на границе квартала. Они не стреляли. Но и не ушли. Они смотрели. Слушали. Некоторые начали помогать: вытаскивать раненых, тушить пожары. Это был не союз. Это было доверие. И его хватило. В ту же ночь на одной из улиц появился плакат: "Мы не с вами. Мы не против. Мы — за жизнь."

Это была настоящая победа Дюпона, без выстрела. К утру запад не пал - он остался стоять, своим именем, своей правдой, своим выбором. Ни за генерала, ни за Дюпона, за себя. И в этом был самый честный поступок войны.

— Как ты это сделал? — спросил Орлов.

— Не сделал. Просто не разрушил, — ответил Люк. Он посмотрел на город. — Некоторые стены лучше не штурмовать. Лучше — постучать.

В это утро дым над городом стал легче. Не исчез — нет. Но как будто в нём стало меньше злобы. Слева — пепелище центра. Справа — руины юга. Сзади — воспоминания Кинганы. Впереди — президентский квартал. И между ними — люди.

Столица не падала. Столица — затягивала.

После того как юг был частично зачищен, а рынок удержан, силы Дюпона оказались на пороге следующей артерии — перекрёстков Республики и Колониальной, центральной оси, пересекающей два старых района: Жардин и Университетскую террасу. Эти улицы давно уже потеряли названия — местные называли их «дорогой к моргу» и «линией без окон». Именно здесь находился второй эшелон обороны Временного Совета, организованный по английскому уставу, но с африканским ожесточением.

На этом рубеже войска генерала установили подземную сеть баррикад: между домами протянуты коридоры, лестницы заминированы, на крышах сидят снайперы, внутри домов — пулемётные гнёзда. В подвалах — топливные канистры. Сам город был превратился в ловушку, в шахматную доску, где каждая пешка — с сюрпризом.

Дюпон прибыл на рубеж поздно ночью. По улицам ползли огни, но не прожектора — дым. Город горел в нескольких точках, но дым был не огонь, а след — от взрывчатки, от самодельных мин, от бензина в бутылках, которые швыряли с крыш.

— Это уже не фронт, — прошептал Орлов. — Это бойня. Плотность населения — минимум тысяча на квартал. И мы даже не знаем, кто где жив.

— Они готовились, — тихо сказал Люк. — И они не защищаются. Они зачищают. Нас.

— Гуманитарный сектор молчит. Радио отрублено.

— Значит, мы работаем так, как умеем. Клин. Потом — рассыпка. Поджимаем снизу и снизу же выходим к телецентру.

— Это зона пленных и казней, — напомнил Орлов. — Там их держали. Там — кровь.

— Там — столица.

Атака началась в 03:37.

Первые штурмовые группы зашли через парк. Он когда-то был сквером у университета, где играли в шахматы под баобабами. Теперь — выжженная площадка. Брусчатка в крови. Стволы деревьев — прострелены. Птиц больше нет. Только крики. Только бетон.

Группа жандармов пошла по левому флангу. Старая Жандармерия — те, кто ещё помнил улицы в их довоенном названии, — пробирались молча. Они шли не на победу — они шли домой, и в этом была сила. В 04:22 они вышли на «линию». Это был перекрёсток — забаррикадированный, засыпанный гравием, перекрытый автобусами. Пулемёты били с двух сторон. Снайперы работали от трубы до трубы, от козырька до карниза. Жандармерия остановилась. Слева от них — школа, в которой держали заложников ещё при Мбуту. Справа — почтовое отделение, в подвале которого располагался командный пункт нового батальона генерала.

Именно сюда прибыл остаток отряда "Головорезов" Секи — ветераны Родезии, ЮАР, англичане, боевые фанатики. Они не воевали. Они зачищали. Убивали молча.

— Контакт! Правый фланг! — рявкнул один из бойцов Дюпона. — «Южные» сели в капонир!

И началось. Пули били по воздуху, как иглы. Звук — острый, режущий. Сломанные витрины осыпались. Один из бойцов Дюпона — шахтёр из Кила Мой, по прозвищу Фарго — получил в шею. Упал, как мешок. Не вскрикнул. Только удивился. И умер.

— Не стоять! Не стоять! — Дюпон кинулся в сторону, вжимаясь в стену.

Орлов дал очередь из FA-MAS по крыше, увидел, как с неё свалилась фигура. Не крикнула. Просто — упала.

— Они на пределе, — сказал он. — Это не бой. Это вырезка.

— Тогда режем в ответ.

В 05:10 Жандармерия прорвалась внутрь школы. Внутри — тишина. Потом — крики. Женщины. Один мальчик — с выжженным плечом — полз по полу.

— Где остальные?

— В подвале… в подвале они… — и он потерял сознание.

Подвал зачищен. Там — казнённые. Связанные. Простреленные. Без глаз. На стене углём:

"Страх — лучший учитель".

К 06:00 перекрёсток был взят. Сопротивление разбежалось. Те, кто не бежал — были убиты. Но не добиты. Их не расстреливали. Только лишали оружия. Кто-то молил о пощаде. Кто-то молчал. Кто-то — смеялся, глядя в небо. И тогда, впервые за весь бой, Дюпон сказал:

— Довольно.

— Что? — переспросил Орлов.

— Не стреляем. Кто жив — останется жив. Пусть они увидят: это не резня. Это выбор.

— А если они снова…?

— Тогда я скажу: мы предложили им шанс. Пусть откажутся сами.