Цена металла

Статуя генерала, установленная на центральной площади Мон-Дьё, не была снесена сразу. В первые дни после его смерти она стояла на своём пьедестале, будто забытая всеми, будто ещё имела значение. Лицо — массивное, гипертрофированное, со скулой, как у резца. Рука поднята в приветствии, но теперь она смотрелась как жест из старой комедии, которую все перестали пересматривать.

На пятый день пришли подростки. Без приказа. Без камер. Один — с кувалдой. Другой — с резаком. Третий — с верёвкой. Они не кричали - просто знали, что так надо.

Первый удар был глухим. Бронза дрогнула. Второй — пошёл по шее. На седьмом — статуя накренилась, и, как будто от стыда, начала опрокидываться сама.

В районе, где располагалось Министерство общественного правопорядка, теперь находился штаб по гражданскому переходу. Там сжигали документы. Но не в ярости. В ритме. Тихо. Аккуратно. На внутреннем дворе, под навесом. Как старые костры, возле которых сушили детские тетради.

Серафина подошла, увидев, как женщины складывают бумаги в штабеля.

— Что вы жжете? — спросила.

— Регистры лояльности, — ответила одна. — Таблицы наказаний, протоколы верности, подписи признаний.

— Вы уверены, что всё стоит уничтожить?

— Всё, что писали при нём — писали под его взглядом. Бумага теперь воняет.

Она взяла пачку и бросила в пламя. Огонь не треснул. Он всосал, как пыль, как обиду.

— А что останется? — спросила Серафина.

— Пустота. Лучше пустота, чем приказ.

Над зданием старого телевещания сняли флаг. Его не сожгли. Его положили в землю. Как тело. Не из уважения. Из того, что иногда хоронить — гуманнее, чем уничтожать. Мальчик, девочка и бывший оператор телевидения — именно они совершили этот акт. Лопата. Яма. Ткань. Песок.

— Он был над городом слишком долго, — сказал оператор. — Теперь пусть лежит под ним.

— Мы не запомним его цвет, — сказала девочка. — Только тень.

Вечером Люк Дюпон прошёл по улице Бесконечной. Она звалась так при Мбуту, потом при Н’Диайе, теперь — просто улица. Он увидел, как подростки ломали барельеф, на котором было написано: “Порядок — дыхание народа”

— Что вы делаете? — спросил он.

— Стираем чьё-то дыхание, — ответили. — Нам нужно своё.

— А если вы ошибаетесь?

— Тогда пусть наша ошибка будет наша. Не чужая.

И Люк не спорил. Потому что в этих словах было больше будущего, чем в прежних истинах.

Le Figaro, Париж. Выпуск от 5 ноября.

Заголовок: "Флёр-дю-Солей восходит заново: конец кровавой эпохи генерала Н’Диайе"

Подзаголовок: «В сердце Африки свершилось то, чего ждали: диктатор пал, флаг перемен развевается над руинами старого порядка.»

«История не всегда течёт с шумом. Иногда она приходит шагами пыльных сапог, по улицам, уставшим от крика. Именно так, без фанфар, но с твёрдостью духа, силы освобождения Флёр-дю-Солей под командованием Люка Огюста Дюпона положили конец правлению Армана Н’Диайе — фигуры одиозной, параноидальной и жестокой.

Франция приветствует окончание хунты, унесшей жизни тысяч невинных и погрузившей некогда перспективную страну в варварский мрак.

Роль французской дипломатии в предотвращении дальнейшей эскалации остаётся предметом обсуждения, однако нельзя не отметить, что новые силы, пришедшие к власти, говорят на нашем языке, разделяют ценности республиканизма и уже выразили готовность к диалогу с Европейским союзом.

Особенно радует тот факт, что главный координатор гуманитарного коридора, миссионер отец Антонио Гатти, стал живым символом духовного воскрешения нации. Его участие, как и роль медика и правозащитницы Серафины Макаса, вновь подтверждает: истинные перемены происходят тогда, когда за ними стоят не только идеи, но и французские лица.»

Последний абзац: «Сегодня, когда статуя диктатора лежит в пыли, а над дворцом развевается флаг народа, Франция может позволить себе не только облегчённый выдох, но и осторожную гордость: одна из самых душераздирающих африканских трагедий завершилась. Пусть с болью. Но — без альтернатив.»

The Times, Лондон. Выпуск от 5 ноября.

Заголовок: «Конец эпохи: смерть генерала Н’Диайе в хаосе освобождённой столицы»

Подзаголовок: «Арман Н’Диайе, ключевая фигура стабильности в постколониальной Африке, был убит без суда и следствия. Вопросы остаются.»

«С гибелью генерала Н’Диайе Африка теряет не только лидера, но и фигуру, сыгравшую важную, пусть и неоднозначную роль в сохранении территориального целостности Флёр-дю-Солей и сдерживании регионального экстремизма.

Многое можно сказать о методах его правления — жёстких, спорных, временами репрессивных. Но нельзя отрицать: генерал обеспечивал порядок. При нём дороги строились, трубопроводы работали, иностранные инвесторы чувствовали себя уверенно. И хотя в его адрес звучали обвинения в авторитаризме, он пользовался поддержкой значительной части элит и находил язык с Западом, включая ключевые партнёрства в области безопасности и разведки.

Его смерть, произошедшая, по поступающим сведениям, в руках толпы, без суда, без процедуры, — вызывает тревогу. Это не конец диктатуры. Это — начало вакуумной фазы, когда на место жестокой власти приходит разрозненный гнев и отсутствие институтов. Кто возьмёт на себя ответственность теперь?

Попытки возглавить освободительное движение видны: Люк Дюпон, бывший французский офицер, и миссионер отец Гатти — лица благородные, но вряд ли готовые к управлению страной, в которой каждая область — узел кровной вражды. Запад обязан смотреть не на героизм, а на последствия. И помнить: смерть тирана — не всегда рождение свободы.

Мы выражаем соболезнования близким генерала и тем, кто надеялся на реформу, а получил расправу.»

Колонка редактора: «Мы не оправдываем репрессию. Но мы знаем, что лучше плохой порядок, чем хороший хаос. Трагедия не в том, что диктатура кончилась, а в том, как она ушла.»

Письмо отца Гатти (из дневников):

«Они всё поняли. Каждый — по-своему. И каждый — не о нас.»

Сегодня утром мне передали две газеты. Одну — французскую, другую — английскую. Обе были свежие. Обе — напечатанные на хорошей бумаге, с уверенными заголовками и тщательно подобранными глаголами. Чтение было интересным, почти театральным. И одновременно — невыносимым.

Le Figaro писал о нашей победе. О свободе. О “нашем языке” и “республиканских ценностях”. Они называли нас, тех, кто очищал улицы от крови, "носителями демократии", а Дюпона — "воином света". В их версии я стал почти святым. Я улыбаюсь, читая это, потому что я видел, как умирал человек в собственных экскрементах в подвале школы, пока его ребёнок держал его руку. Франция этого не напечатала. Им не до того.

The Times — серьёзнее. Холоднее. Почтительнее к генералу. Он у них — “последовательный”, “удерживающий край”, “недооценённый администратор”. Слово “диктатор” не написано ни разу. “Расправа” — трижды. Им страшно. Они не знают, что будет, если контроль исчезнет. Они думают, что лучше слепой порядок, чем зрячая анархия. Возможно, они правы. Но не про нас.