Цена металла

Во Франции — победа с нотками ностальгии. В Англии — утрата с запахом интереса.

Но между ними нет одной вещи: понимания того, что мы не действуем ради них.

Я не пишу это с гневом. Я просто… констатирую. Запад смотрит на нас, как в зеркало. Одни видят то, что хотят видеть. Другие — то, чего боятся. Но в этом зеркале — не мы. Только их отражения.

Они не знают, как пахнет сожженный документ. Как течёт кровь по углу школьной парты. Как звучит тишина, когда в толпе нет крика, а только тяжёлое дыхание. Они не видели, как ребёнок держит ржавую пуговицу и называет её именем убитого брата. Они не слышали, как женщина ночью шепчет над телом солдата: "Ты не был моим сыном. Но я похороню тебя, а значит - его".

Мы не победили. Мы не устроили революцию. Мы убрали мёртвое дерево, которое затмевало солнце. Теперь смотрим на пустой пень. Что с ним делать — мы ещё не знаем.

Запад волнует, как мы разделим власть.

Меня волнует, научимся ли мы говорить друг с другом без страха.

Сегодня я читал газеты с руками в бинтах. Вчера вытаскивал женщину из подвала — она сидела там с начала штурма. У неё нет имени. Только номер на ноге. Его выжгли солдаты.

Её история не войдёт ни в Le Figaro, ни в Times. Но я запомнил её. Потому что она — не символ. Она — человек. А значит, у нас есть шанс.

ГЛАВА 14

Самолёт приземлился на взлётной полосе аэродрома в 07:08 утра. Это была старая полоса, асфальт которой потрескался от жары и пыли, но ещё держал самолёты из Европы — тех, что прилетали не для помощи, а для осмотра результата.

Пассажир был один. Остальные — сопровождающие, охрана, технический персонал. Лётный состав не выходил. Посол — да. Он вышел в костюме цвета слоновой кости, в тени которого отражались не тропики, а готовность к переговорам на чужих руинах.

Жерар де Мюль, чрезвычайный представитель Французской Республики во Флёр-дю-Солей, ступил на бетон уверенно. Не смотрел на камеры (их не было), не махал рукой (не было толпы). Он просто знал: его прибытие — это факт, который должен быть зафиксирован в протоколах будущего.

Его встретил Люк Дюпон. Без парадного мундира. Без офицерских знаков. Только пыльная рубашка, автомат за спиной и — взгляд человека, который выполнил приказ, но не решил судьбу.

—Дюпон, — произнёс посол. — Приказ исполнен. Париж это ценит.

— Париж прислал его поздно, — ответил Люк.

— Поздно — лучше, чем никогда. И чище. Меньше свидетелей. Меньше пепла.

Они обменялись рукопожатием. Коротким. Обязательным. Без смысла.

Уже через двадцать минут они ехали по маршруту между аэродромом и зданием бывшего Высшего арбитражного суда, теперь переоборудованного под временный координационный центр. Джип не был бронирован. Но все знали: никто не посмеет стрелять в дипломата, пока кровь на улицах ещё не остыла.

Посол смотрел в окно. Проезжал мимо сгоревших броневиков, надписей на стенах, где имена были перечёркнуты, а рядом — нарисованы цветы. Он не комментировал. Он был слишком опытен, чтобы путать уличную живопись с политикой.

В приёмной его ждали. Серафина Макаса — с медицинскими записями и усталостью в глазах. Орлов — с автоматом, но без ремня на поясе. И отец Антонио Гатти, в чёрной рясе, с серебряным распятием на груди и жёстким светом молитвы в глазах. Посол подошёл первым к Гатти.

— Mon pere, — склонил он голову. — Ваш голос был силён даже за Луарой.

— Я говорил не вам, — ответил Антонио. — Я говорил тем, кто молчал под завалами.

— Франция помнит.

— Франция помнила бы лучше, если бы не молчала раньше.

Посол не обиделся. Он не для того прилетел. Короткий протокол. Представление. Запись в журнале.

— Вы не ожидали триумфа? — спросил он у Люка.

— Мы ожидали, что они не вернутся.

— Кто — они?

— Те, кто думают, что убивать — значит организовывать.

Посол кивнул.

— Тогда я здесь, чтобы убедиться, что теперь — не хаос.

— А я — чтобы он не вернулся в дипломатических чемоданах.

Они оба поняли, что всё сказано. Дальше — политика.

Комната, в которой проходила встреча, раньше называлась залом для арбитражных заседаний. Теперь — просто «переговорка». Стены — выцветший мрамор, потолок — с трещинами, стол — переживший троих министров и один поджог. Внутри — четыре человека. Пятеро охранников — за дверью. Никаких стенографистов. Никаких камер. Только память — как свидетель.

Слева — посол Франции Жерар де Мюль. Перед ним — папка. В ней не документы, а контуры возможного будущего. Слева от него — помощник. Молчит, запоминает.

Справа — Люк Дюпон. Сидит, не опираясь на спинку. Рядом — Серафина, с папкой медицинской статистики, которую никто не попросит. Позади — Антонио Гатти. Не вмешивается, пока.

— Итак, — начал посол, не поднимая глаз, — ситуация, насколько я понимаю, стабилизируется.

— Нет, — ответил Дюпон. — Она устала. Это не одно и то же.

Посол кивнул.

— Принято. Значит, нам необходимо помочь превратить усталость в структуру.

— В обмен на?

— В обмен на стабильность. Для вас. Для региона. Для Франции.

— В этом порядке?

— В дипломатии порядок важен меньше, чем результат.

Он разложил бумаги.

— Предлагаем: Временное соглашение о гражданской администрации. Международную наблюдательную миссию. Подготовку выборов в течение шести месяцев. Защиту иностранных инвестиций в горнодобывающий и телекоммуникационный сектор. Гарантии от преследования бывших чиновников, кроме доказанных случаев тяжёлых преступлений. Французская финансовая линия в экстренном режиме на сумму, эквивалентную 40 миллионам евро.

Он смотрел на лица. Ожидал реакции.

Серафина молчала. Она читала слова как диагноз. Каждый пункт — симптом болезни, от которой пациент ещё не очнулся, а ему уже предлагают реабилитацию.

— И что вы хотите взамен? — спросил Люк.

— Признание. Ответственность. Кооперацию.

— Признание чего?

— Что вы — сторона, с которой можно говорить.

— Мы говорим. Значит, вы признали.

Посол не улыбнулся. Он знал: тут не торгуются — тут проверяют друг друга на выдержку.

— Франция не хочет управлять, — продолжил он. — Она хочет помочь. Но она не будет ждать вечно. За вами наблюдают — не только мы.

— Вы говорите об Англии?

— Я говорю о тем, кто не предложит выборов, а предложит — оружие.

Пауза.

— И кто будет гарантом нашей безопасности в момент выборов? — спросила Серафина, холодно.

— Франция готова предоставить инструкторов, наблюдателей, часть контингента по линии ЕС.

— Контингент? На нашей земле?

— Только при вашем согласии. По запросу. С ограниченным мандатом.