Центральная реперная

Так что вместо тривиального повреждения Кверц руками носителя смастерил устройство, которое должно было прорвать изоляцию изнутри и обнажить силовые жилы. Оставалось только запустить вредителя. И как можно раньше. Потому что люди, на удивление, достаточно быстро, хотя и не всегда эффективно, справлялись с нестандартными ситуациями. Либо у них заранее продумано решение на каждый случай, либо Кверц недооценил их изобретательность. И то, и это было б неутешительным. Потому что означало его, Кверца, профессиональную несостоятельность — ведь он так и не смог прекратить работы по строительству станции.

Так что эта диверсия должна стать если не окончательной, то уж решающей наверняка.

Кверц слегка изменил маршрут, открыл дверцу технического канала и запустил туда вредителя. Тот чуть потоптался и легко побежал на тонких ножках, цепляясь коготками за изоляцию. Найдет нужное место, внедрится в кабель и станет ждать. Основное в работе — это ждать.

Однако Кверц на этом не успокоился. Опыт общения с людьми уже научил его, что нельзя полагаться на единственное решение. Нужно, по возможности, дублировать воздействия. К тому же, несколько источников опасности всегда дезориентируют противника. Поэтому Кверц взял со склада обычную горелку для наружных работ, прогулялся по станции и положил ее на видном месте, будто так и должно быть. Люди часто не замечают угрозы под самым их носом.

Часть 2

* * *

Следователь: — Автоматика зафиксировала ваше отсутствие на станции в течение пятнадцати минут, пока шло тушения пожара. Как вы это объясните?

— Никак…

Следователь: — На вашей одежде обнаружена человеческая кровь, не принадлежащая ни вам, ни кому-либо другому на станции. Что вы можете сказать об этом?

— Ничего…

* * *

1. Клим

Белый домик с большой верандой. Полотняный навес в оранжевую клеточку. Дикий виноград вьется по темным столбам, затеняя большую часть расставленных столов.

Море шуршит мелкой галькой.

Я иду по кромке прибоя.

На веранде, наклонившись и положив локти на балюстраду, сверху вниз смотрит девушка. Волосы, заплетенные в две косицы, круглое загорелое лицо, длинное платье. Она — как язык пламени, оторвавшийся от черного камня и застывший в воздухе.

— Привет, Вика! Как дела?

— Нормально!

— Что нового?

— Всё то же, — Вика улыбается.

Она всегда улыбается, когда я здороваюсь с ней по утрам. Будто наизусть знает, что я скажу. Так и есть. Слова, которыми мы обмениваемся, не значат ничего — дежурные фразы, потерявшие изначальный смысл. Мы слушаем голоса друг друга. Интонации. Ищем внутреннее наполнение. И находим.

Радость встречи. Легкое волнение. Надежда на новое. И беспокойство.

Вика сама расскажет о причине, если сочтет нужным. Если я не догадаюсь раньше.

Скрипит дверь под моей рукой, и я проскальзываю на кухню. Бухаю рыбину, с которой пришел, на разделочный стол и возвращаюсь к Вике.

— Большая… — говорит она. — Приходи на обед.

— А что же посетители? Оставишь их без фирменного блюда?

— Так нет никого. Не выкидывать же такую вкуснотищу.

— Сама себя не похвалишь… — смеюсь я.

— Хвалят. Отчего же, — Вика слегка обижается. — И благодарности пишут. Ты ж читал. Прям, вчера.

— Читал. Там твою стряпню сравнили с… — припоминаю я. — Как это… "поцелуем ночной бабочки" А еще стихи: "Нежнейший вкус филе поверг меня в экстаз. "Грозы морей" я съел бы целый таз".

— Делать тебе нечего, кроме как жалобную книгу читать, — бурчит Виктория.

— Нечего, Вика. Нечего. Кстати. Почему ты говоришь, что никого нет?

Вика поворачивается и смотрит в ту же сторону, что и я. Пожимает плечами и недовольно морщится.

— Это — не посетитель. Так, прохожий, наверно.

— Он давно сидит?

— С утра, — Вика задумывается и уточняет. — Или с ночи. Я пришла — он уже был тут. Ничего не заказывает. Разговаривать не хочет. Странный тип.

Я присматриваюсь. Ничего странного не вижу. Человек, как человек. Футболка, шорты, голова не покрыта. Может, немного бледноват по нашей погоде. Приезжий. Недавно приехал. Купаться ему еще холодно, а на море полюбоваться хочется. Вот и сидит. Всё логично, я так и говорю Виктории.

— Он не смотрит на море, — возражает Вика. — Он вообще никуда не смотрит. И не видит ничего.

— Не слепой же он.

— Не уверена, — Вика берет кружку зеленоватого стекла, смотрит сквозь нее на солнце и вытирает полотенцем едва заметное пятнышко на ее стенке.

— Мало ли какие проблемы у человека. Может, его подружка бросила, или обругал кто-нибудь.

— В поезде…

Я задумываюсь над Викиными словами. Да, что-то необычное есть в появлении этого человека. Поезд придет только через два часа. Пассажирский катер и того позже. Вряд ли у незнакомца есть личная яхта, не та внешность. Пешком? Через перевал? Четыре часа ходьбы по горной дороге? И как бы после этого он выглядел? Явно не так, как сейчас. Может, кто-нибудь подвез? Вряд ли. Хотя не исключено, что кто-то проехал ночью и высадил человека у нашего поселка. Только зачем такие сложности? Проще поступать, как все. Не выбиваться из толпы восторженных приезжих. Радоваться морю, солнцу, зелени, настоящей пище. Да только приезжих всё меньше и меньше. Или нас хотят взять на испуг? Заставить проявить себя? Мы и так скоро растворимся в этом мире. Целиком, без остатка. Не будет Викиного домика, в котором она кормит теперь уже редких посетителей. Не станет моего катера. Исчезнем мы с Викой. Исчезнут остальные жители поселка. Придут люди, умеющие считать деньги и любящие делать только это. Мы станем, как все.

Может, этот человек прибыл, чтобы понять, почему мы еще не стали такими?

— Думаешь, стоит посмотреть? — советуюсь я с Викой.

Вика морщится. Она знает, каково мне будет после этого. Воспринимать чужое сознание очень болезненно, в некотором роде — отвратительно. После этого мутит, хочется выковырять грязь чужих эмоций и страстей, которую вынужден пропускать через себя. И которая, кажется, налипла всюду, покрыв тебя тонкой несдираемой пленкой. Давно я не смотрел. Не было ни повода, ни причины.

Теперь они есть.

Я подхватываю Вику под локоток, притягиваю к себе и целую в прохладную щечку. Она чувствительно упирается подбородком мне в плечо, обхватывает меня и бормочет сквозь зубы:

— Надоело… Всё надоело, Клим.

Я отпускаю Вику и улыбаюсь, чтобы ее приободрить. Надеюсь, она не увидит моей грусти. Сейчас не время.

Человек сидит, откинувшись на спинку стула и положив на столешницу перед собой руки со скрещенными пальцами. Иногда он расплетает пальцы, и можно заметить, что они мелко дрожат. Он совершенно не обращает на нас с Викой внимания. Я почти уверен, что даже устрой мы пляски перед ним в голом виде, он не впечатлится. Будет по-прежнему смотреть в сторону моря, не видя ни серебристо-зеленоватых волн, ни крапчатых чаек, бродящих по пляжу в поисках пищи, ни серых скал мыса с зелеными пятнами кустарников-альпинистов.

Я подхожу и подсаживаюсь к незнакомцу.

— И как вам тут? — я обвожу рукой дальний мыс бухты, море, пляж, деревья на склоне.

Только после этого незнакомец реагирует. Он вздрагивает, очумело смотрит на меня совершенно круглыми глазами и что-то нечленораздельно мычит. Потом судорожно вздыхает и сдавленно произносит:

— Это вы о чем?

— Как вам наш посёлок? Вы же недавно прибыли?

— Недавно? Ну, наверное… — человек мнется, словно боясь задать неприличный вопрос. Решается и спрашивает. — Сколько сейчас времени?