Частное расследование

Да, это Лаптев знал. Без причины Алешка не тронет. Он и с причиной не тронет. Были случаи.

– Так почему? Что он сделал... или сказал?

Алешка поглядел на отца.

– Не могу я, ты понимаешь?

За окном, на автобусной остановке, в конце скупого фонарного света, двое мужчин курили. И Лаптеву захотелось. Но в комнате сына он никогда не курил.

– Та-ак... Ладно. Но ты можешь мне сказать, что сегодняшний случай не повторится?

Алешка ответил не задумываясь:

– Не могу.

– Конечно. Ты же сказал сегодня: "Так будет с каждым, кто раскроет рот". Значит, ты их будешь бить, бить и бить. Ты им сказал: "Я научу вас свободу любить". Так?

– Не совсем. Но, в общем, правильно.

– Какую свободу?

– Да при чем тут свобода?
– махнул рукой Алешка.
– Чего ты, не понимаешь?

Лаптев начинал нервничать и, чтобы сдержать себя, говорил еще медленнее:

– А как я могу понять, если чего ни спросишь, ты говоришь - тайна. Как я могу понять?

Сын молчал.

– Я понимаю одно. Видимо, я просто слепой. Я все проглядел. И зря радовался. Вот, думаю, какой сын у меня растет: большой, сильный Алешка. Это хорошо. А выходит, это плохо. Ты почувствовал свою силу, понял, что кулаком можно придавить и править. Ты и меня можешь сейчас вышибить отсюда и спокойно лечь спать. Ты уже сильнее. И жаловаться я не пойду. Давай и в доме диктатуру устанавливай. Право кулака.

– Ну, что ты ко мне пристал с этой силой, с кулаками?
– поднялся Алешка и жалобно поглядел на отца.
– Я же не виноват, что я такой.
– Он протянул руки.
– Ну, забери все это. Я отдам, только не упрекай...- и отвернулся. Но только на мгновение. А когда Лаптев вновь увидел его лицо, Алешка уже улыбался. Счастливой улыбкой цвел. Он прошелся по комнате, оглаживая большими руками плечи. А остановившись, погрозил отцу пальцем, хитро прищурился.
– Не-ет, сказал он,- не отдам. Ведь это единственное, что у меня есть, - поднял он к лицу кулаки.
– Единственное, чем я могу защитить. Никакой тайны нет, я все тебе скажу,- проговорил он решительно.
– Всем скажу. Да в школе и знают, пренебрежительно сморщился он.
– Дурака валяют. Вон тебе даже не сказали. Или ты притворяешься?
– пристально поглядел он на отца.
– Нет, не сказали. Я его бил за то, что эта скотина, - глядя сверху вниз на отца, декламировал Алешка, и не было улыбки на его лице.
– Эта скотина оскорбила Машу и Лидию Викторовну. Он сказал... Он оскорбил и получил за это.

– Как оскорбил? Что...

– Подожди,- перебил его сын.- И я очень рад, что я - сильный. Я смогу защитить Машу и Лидию Викторовну. Вы все отказались... Вы испугались... Ты испугался.

– Чего я...

– Подожди. А я буду их защищать, - лицо Алешки потемнело, обрезалось, стало вдруг старше.
– Больше некому. Я их не брошу. Я никого не боюсь, - злым шепотом говорил он.
– Уж молчать-то я всех заставлю, раз больше ничего не могу. Поэтому хорошо, что я сильный. Я даже не представляю, что бы я делал, если бы сильным не был, - и он снова сел на кровать и на отца уже не глядел.

– Так чего же я испугался?
– переспросил Лаптев.

– Не знаю чего, - резко ответил сын.
– Начальства, наверно. А может, ты просто не захотел. А вообще-то я сам дурак. Я пришел к тебе всерьез, а ведь знал же, что у вас все понарошку. Просто идти больше некуда было. А у вас же вся газета понарошку, вроде нашей, классной. Только у вас напечатано, а все равно такие же игрушки. За зарплату. Ведь ты же сразу не захотел,- сказал он с упреком.
– Я сразу понял, что ты ничего делать не будешь. Я только зашел, а ты сразу мне начал объяснять: не мой отдел, не мое дело. Никому нет дела. Все боятся или просто не хотят. Лидия Викторовна никому не нужна. Все только болтают языком. И в твоей газете тоже. Одна болтовня, одно вранье. Врут и врут. А когда надо помочь - все в кусты. И ты тоже. Я предполагал... Но я не думал... Я все же надеялся... Дурак, зачем я пошел...

Он говорил все это запальчиво, быстро, он снова глядел на отца. И лицо его разгорелось, румянец полыхал. Снова мальчишеским стало лицо, круглым. Мальчишеским. Хоть и злые слова он говорил.

А Лаптев не перебивал. Он сидел и ждал, пока Алешка выльется. А когда запал сына кончился, Лаптев поднялся, сходил за сигаретами. Бог с ним, можно и здесь разок покурить. Потому что курить было необходимо, а уйти нельзя. Он отодвинул стол от стены, чтобы пробраться к форточке, отогнув клеенку, сел на столешницу. Устроил поудобнее больную ногу. И тогда закурил, затянулся с наслаждением, выпуская дым в открытую форточку. Алешку он теперь не видел, сын сидел у него за спиной.

А перед глазами, на улице, лежал асфальт дороги, освещенный скудным светом. За дорогой бугры земли высились. Что-то копали там уже второй год. Но бугров-то сейчас не было видно, темнота их скрывала. Просто знал Лаптев, что там высятся бугры.

А еще он знал теперь, почему Алешка бил того... болтуна. Может, и не болтуна.

– Ну, а следующий кто? Или они все испугались?

– Не знаю.

– Тебе еще за этого придется рассчитываться. А за следующего тебя из школы выгонят и посадят.

– Ну и пусть. Но пока не посадят, я их защищу. Я ничего не боюсь.

– Конечно, это ерунда...- докурил Лаптев и выбросил окурок.
– А за что они Машу не любят?

– Кто?

– Ну, вот эти все...

– Почему все? Их двое-трое. Потому что сволочи. Мстят.

– За что?

– За то, что они - сволочи, а она...
– и замолк.

– Да-а, разговор...
– вздохнул Лаптев и вернулся на место, стол на место поставил.

– Та-ак... Значит, будем бить, - сказал он сам себе. И он знал, что это так и будет. И еще знал, что Алешке теперь всякий взгляд будет казаться косым, всякое слово - злым намеком, издевкой. И потому следующего взрыва, видимо, ждать долго не придется. Но объяснить сыну все это он не сможет, потому что Алешка ему просто-напросто не поверит.

– В чем, по-твоему, обвиняют Балашову?

– Во всем, даже в воровстве, - зло ответил сын.- Хоть умнее бы что-нибудь придумали.

– А из-за чего на самом деле, по-твоему, ее уволили?

– Потому что она умнее их в десять раз.

– Кого их?

– Учителей.

– Да-а... Ну, хорошо, ты будешь в школе кулаком затыкать рты. Но всему поселку ты рты не заткнешь. Директора школы не заставишь изменить решение. А значит, Машиной маме не поможешь. А ведь это главное?

– А ей никто не поможет. В главном. Все ее бросили.

– Я ей помогу, - сказал Лаптев.
– Если она на самом деле ни в чем не виновата.

– Ты уже раз помог.

Лаптев перемолчал и повторил снова:

– Я ей помогу. Если она не виновата. Но при одном условии...

– Чтобы я никого не трогал?
– перебил его сын.

– Да. Пальцем.

– Даже если они начнут открыто говорить?

– Послушай. Что у Маши - вся школа враги? Насколько я понимаю, - рассуждал Лаптев, - пытаются ее подколоть те ребята, которые неравнодушны к ней. Или как там. Они злятся. Мстят. Ты им дорогу перешел. Отыгрываются на Маше. Так?

Сын опустил голову, низко, почти к коленям припал. Волосы его золотились в свете лампы. А Лаптев подумал, что и у него, наверное, когда-то были такие же волосы. Просто стриглись тогда по-иному. Бокс, высокий бокс, полубокс. Голые затылки. Впрочем, какой бокс... Пацаном-то, как Алешка, под нулевку. А уж тогда не увидишь, чьи волосы золотятся, а чьи...

– Так мы договорились?

– А ты, правда, поможешь?
– глаза Алексея глядели строго.

– Если она не виновата...

– А если ты снова...