Человек из тени

— Тогда я позвонил на кладбище. Нашел охранника. Он пошел взглянуть и подтвердил.

— Что подтвердил, Джеймс? — Я знаю ответ, но спрашиваю, потому что надеюсь на лучшее.

Он снова делает глубокий вдох. Когда он начинает говорить, голос у него дрожит.

— Ее нет, Смоуки. Розы. Эти гады раскопали ее могилу.

Я закрываю глаза и прижимаюсь лбом к рулевому колесу. Летучие мыши успокаиваются.

— Ох, Джеймс…

— Ты знаешь, сколько ей было лет, когда эта тварь ее убила, Смоуки? Двадцать. Всего двадцать. Она была умной, доброй и красивой, и ему понадобилось три дня, чтобы убить ее. Так мне сказали. Три дня. Знаешь, сколько времени понадобилось моей матери, чтобы перестать плакать? — Он уже кричит. — Вечность!

Я выпрямляюсь. Глаза все еще закрыты. В голосе Джеймса звучит скорбь. Скорбь и еще уязвимость.

— Я не знаю, что и сказать. Ты не хочешь, чтобы я приехала? Что ты собираешься делать? — Мои слова отражают то, что я чувствую: беспомощность.

Он долго молчит, потом прерывисто вздыхает.

— Нет. Мама наверху, лежит на кровати, свернувшись калачиком, рыдает и рвет на себе волосы. Мне надо идти к ней. Мне надо… — Он не заканчивает предложения. — Они делают то, что пообещали сделать.

— Да.

Я рассказываю ему про Элайну.

— Сукин сын! — кричит он. Я почти вижу, как он пытается взять себя в руки. — Твари. Не волнуйся, я справлюсь. Не надо приезжать. У меня нехорошее предчувствие, что это не последний телефонный звонок тебе сегодня.

В животе снова зашевелились летучие мыши. Джек-младший написал, что заставит каждого из нас что-то потерять. Остался один Лео.

— Я найду эту сволочь, Смоуки. Я его обязательно найду.

Я слышу эти слова не в первый раз. По-разному, но дважды за сегодняшний день. Одна мысль, что мне придется услышать их еще раз, наполняет меня злобой и отчаянием. Но я умудряюсь говорить спокойно:

— Мне он тоже нужен, Джеймс. Иди, помоги маме. Позвони, если я тебе понадоблюсь.

— Не понадобишься.

Он отключается, а я остаюсь сидеть в машине у дома и смотрю на луну. На минуту, только на минуту, меня охватывает сомнение. Такие мгновения переживают все люди, занимающие руководящие должности там, где работа связана с жизнью и смертью. Я несу ответственность за свою команду. У меня такое чувство, будто я подвожу ребят, но даже в этот эгоистический момент я не беспокоюсь об их благополучии, мне только хочется, чтобы ответственность не лежала на моих плечах.

Я хватаю рулевое колесо и круто поворачиваю его.

— Это твоя ответственность, — шепчу я, и эгоизм улетучивается, остается только жгучая ненависть.

И я делаю то, что делала уже не один раз. Сидя в машине под этой проклятой луной, я кричу и стучу кулаками по рулю.

Терапия в стиле Смоуки.

31

Войдя в дом, я тут же набираю номер сотового Лео. Телефон звонит и звонит.

— Черт побери, Лео, сними трубку! — рычу я.

Наконец он отвечает. Голос усталый и мертвый, и сердце мое падает.

— Алло?

— Лео! Где ты?

— Я у ветеринара, со своей собакой, Смоуки.

Обыденность этой фразы внушает мне надежду, но только на секунду.

— Кто-то отрубил псу лапы. Мне пришлось его усыпить.

Я стою, не в состоянии сказать ни слова. Голос Лео ломается. Так ломается о кирпич тонкая фарфоровая тарелка.

— Как можно было такое сделать, Смоуки? Я пришел домой, и он был там, в гостиной, он пытался… пытался… — От горя он задыхается, с трудом выталкивая из себя слова. — Пытался подползти ко мне. Везде кровь, и он издавал эти ужасные звуки… как будто маленький ребенок плачет. И смотрел на меня такими глазами… как будто боялся, что сделал что-то не так, как будто спрашивал: «Что я натворил? Я все исправлю, только скажи. Видишь, я хорошая собака».

По моему лицу текут слезы.

— Кто способен на такое?

Если он как следует подумает, то догадается. На самом деле он хочет сказать, что не может существовать человека, способного на такое.

— Джек-младший с приятелем, Лео. Вот кто.

Он ахает:

— Что?

— Они сделали это сами или наняли кого-то. Но это они.

Я чувствую, как он соображает.

— Они написали в этом послании…

— Да.

«Да, Лео, — продолжаю я мысленно. — Представляю, о чем ты сейчас думаешь. У тебя в голове крутится: „Мою собаку пытали из-за меня“. Ужасное ощущение вины».

Лео откашливается. Жалобный такой звук.

— Кто еще, Смоуки?

Я собираюсь с силами и рассказываю ему об Элайне и Джеймсе. Не слишком вдаваясь в подробности относительно болезни Элайны. Он долго молчит. Я жду.

— Со мной все будет в порядке, — говорит он.

Короткое заявление, вдобавок лживое. Но он хочет дать мне знать, что он понимает.

Я снова произношу фразу, которую уже начала ненавидеть:

— Позвони мне, если я тебе понадоблюсь.

— Ага.

Я отключаюсь и с минуту стою на кухне, приложив ладонь ко лбу. Не могу выбросить эту картинку из головы. Эти умоляющие глаза. «Что я натворил?..» И ответ ужасен, особенно потому, что собака умрет, так и не узнав правду.

Ничего. Он ничего не натворил, пес Лео.

— Они явно усиливают давление, — замечает Келли.

— Да, я хотела, чтоб ты знала. Будь осторожнее.

— Взаимно, лапонька.

— Не волнуйся.

Отключившись, я иду на кухню, сажусь за стол и кладу голову на руки. Сегодня самый плохой день за очень долгое время. Я чувствую себя разбитой, печальной и опустошенной. Еще я чувствую себя одинокой.

У Келли есть дочь, у Алана — Элайна. Кто есть у меня?

И я плачу. Сама себе кажусь глупой и слабой, но плачу, потому что не могу иначе. Причем плачу настолько долго, что начинаю злиться. Вытираю щеки ладонями и приказываю себе взбодриться.

«Дело в том, что это твоя собственная вина. Ты всех прогнала, когда тебе было больно, так что, если тебе нужно кого-то винить, вини себя».

Я чувствую, как накатывает гнев, меня это подстегивает. Глаза высыхают. Джек-младший и его приятель развлекаются тем, что портят жизнь членам моей семьи. Они влезают в их жизни и бьют по наиболее уязвимым местам.

— Они непременно сдохнут, — обещаю я пустому дому. И слегка улыбаюсь. Похоже, разговоры с самой собой у меня вошли в привычку после всех этих ужасных месяцев.

Значит, такая я теперь. И такой останусь. Во мне по-прежнему живет дракон, и я по-прежнему могу видеть темный поезд и стрелять из пистолета. Но во мне уже нет тех былых прямых линий и уверенности. У меня появилась новая черта: хрупкость. Она чужда мне, она мне не по душе, но такова правда.

Я поднимаюсь по лестнице в спальню: идти тяжело, кажется, будто на ногах цепи. Я так устала. Столько переживаний.