Человек среди религий

А то ещё город какой-нибудь большой загордится тем, как у него хорошо городская жизнь сложилась, окружит себя кольцом изгородных деревьев и объявит себя отдельным государством. Или область, какая побогаче, от соседей победнее отделится. Или, наоборот, среди тех, что победнее, кто-нибудь захочет вождём стать и давай своих уговаривать собственную страну выгородить, потому что они народ самый особенный… В общем, не было уже большой Кумени. Очень много чего было, а Кумени не было. И Поливег горевал, что из-за него всё это получилось. Хотя мог бы и радоваться: он теперь членом стольких научных академий был! Ведь каждое новое государство, как границу себе вырастит, так собственную научную академию учреждает. И сразу же в неё Поливега принимают. Ещё бы – благодаря ему независимость получили.

И вот однажды приехал к Поливегу один новый президент новой академии нового государства. Он когда-то у Поливега в институте учился. Потому и приехал к нему сам – вручить диплом о звании академика, да и повидаться заодно.

Обрадовался Поливег своему ученику. Диплом засунул в шкаф, где лежал целый штабель академических званий, а сам зовёт ученика-президента в сад прогуляться.

Вышли они в сад. Смотрит президент, а там с одной стороны стена изгородных деревьев тянется. Так уж вышло: жильё Поливега у самой границы оказалось. Подвёл хозяин гостя к высокому тонкому дереву возле самой изгородной стены. Весь ствол в толстых ветках от самой земли, а чем выше, тем ветки длиннее становятся, но не тоньше, а даже толще.

– Это надгородное дерево, – похлопал Поливег дерево по стволу. – Снимай пиджак. На него стоит забраться. Не пожалеешь.

Президент и раздумывать не стал. Пиджак скинул и даже галстук снял, чтобы свободнее себя чувствовать. Только за профессора беспокоился: в его-то годы по деревьям лазить?…

Впрочем, профессор уже был на полпути к вершине. Гостю оставалось лишь поспевать за ним.

Забрались они наверх, а там длинные ветви до самой изгородной стены протянулись.

– Идём! – говорит профессор. И по одной ветке, за другую держась, перешёл на изгородную стену.

Оказывается, кроны изгородных деревьев так сплелись, широкие листья их так уплотнились, что поверху свободно можно было расхаживать, как по крепостной стене. Идут профессор с учеником по зелёной дорожке, а перед ними вся прежняя Кумень раскинулась, хоть и разгороженная. А сверху – небо, уже безо всяких разгородок. Солнышко светит. Хорошо. Помахали тем, кто по ту сторону изгородной стены. Помахали тем, кто по эту сторону. И пошли гулять, куда глаза глядят, по изумрудным изгородным дорожкам.

Позже, перед отъездом, когда ученик стал прощаться, не выдержал он и спросил у профессора, не поделится ли тот семечком надгородного дерева.

– Дам, конечно, раз ты сам попросил, – говорит Поливег. – Только растёт оно медленно и большого ухода требует. Ну, у тебя получится. Когда вырастет, дай знать. Встретимся на зелёных дорожках.

Связь разнообразий

Переходя от личного религиозного опыта к общинному, а затем и к общецерковному, мы неминуемо подходим к вопросу о возможности следующего шага. Если религиозные переживания свидетельствуют о существовании определённой духовной реальности, то возможно соединение не только разнообразия личного и общинного опыта в рамках церкви, но и разнообразия церковного опыта – в масштабах всего человечества.

Почему же единство церквей остаётся мечтой одиноких мыслителей, а не реальной задачей самих церквей?

Эту проблему, хотя и в более узком смысле (а иногда и в более искажённом), часто называют экуменизмом. Воспользуемся этим словом условно – связывая его лишь с достижением определённой гармонии и взаимопризнания различных вероисповеданий.

Экуменизм в таком понимании полностью в интересах человека. Ведь не враждой, противоборством и отрицанием выясняется истина, а стремлением к разностороннему виденью фактов, сведением многообразного опыта воедино.

Для атеизма экуменизм такого рода не имеет смысла, поскольку нельзя свести вместе разнообразные иллюзии. Но если признавать духовную реальность, то вполне можно естественным образом осмысливать всякий опыт соприкосновения с ней.

Но вспомним ещё раз о корпоративной природе каждой церкви. Инстинктивные интересы церкви-организации неумолимо побуждают её бороться за утверждение и укрепление своих традиций, своих ориентиров, своей ориентирующей системы в целом. Говорить о корпоративно-церковном экуменизме, то есть о сближении различных церквей как организаций, можно лишь как об узоре политических маневров, соответствующих частным интересам каждой церкви в отдельности.

Конечно, человеческая потребность в экуменическом сближении побуждает те или иные церкви маневрам к такого рода. Но политическое искусство корпоративного существования в том и состоит, чтобы обозначить, если нужно, положительную динамику, а темпы развития оставить такими, как нужно корпорации. И эта положительная динамика может оказаться вполне соизмеримой с масштабами вечности. То есть мы, в принципе, за взаимопонимание, только не будем торопиться ближайшие несколько сотен лет. Что уж говорить про отрицательную динамику, которую можно наблюдать сплошь и рядом, про всевозможные виды конфронтации, вплоть до вооружённых конфликтов.

Тонкость ситуации состоит в том, что церковный консерватизм, сторонящийся экуменических тенденций, обладает своей несомненной правотой. Сохранение поддерживаемых именно этой церковью традиций и ориентиров необходимо для того, чтобы поддерживать полноценную систему религиозного ориентирования. Экуменическое многообразие направлений может только повредить духовной ориентации человека, если он начнёт шарахаться из стороны в сторону, как покупатель на огромной ярмарке, плутая в пестроте возможностей. Нужна определённая духовная зрелость, чтобы экуменическое расширение поля обзора способствовало углублению чувства веры, а не бесконечному бегу по бескрайним просторам религиозных идей.

Так что не "тонкость ситуации" тут, а вызывающий парадокс, который указывает на две осмысленные тенденции. Консервативная церковность укрепляет человека, углубляет его отношение к Высшему. Религиозный либерализм (или универсализм) расширяет наш кругозор и примиряет друг с другом.

Несовместимость систем ориентирования не означает непременно ложность одной из них и истинность другой. Нам лишь предлагают разными путями (а иногда и совершенно с разных сторон) идти к вершине. На разных путях могут возникать схожие или несхожие препятствия. Может потребоваться схожее или несхожее снаряжение. Стоит ли при этом толкать друг друга под руку с криками "Я лучше знаю!", "Только наш путь ведёт к цели!" или ещё что-нибудь в этом роде?… Многочисленные общие пути к вершине состоят из ещё большего числа личностных путей. Так на что же стоит тратить силы: на протаптывание своей тропинки или на поношение тех тропинок, которые протаптывают другие?…

Каждая церковь основывает критику чужих систем ориентирования на их несоответствии своей системе. Но человек – не система, он не обязан заниматься этим обличением.

Так или иначе, главным оплотом человека в экуменическом стремлении остаётся сам человек – и духовно родственные ему люди. Наряду с не слишком реальным корпоративно-церковным экуменизмом существует мистический экуменизм, который является, прежде всего, делом личности и не зависит от церковной политики и других социальных сторон религиозной жизни. Эта экуменическая сила становится решающей, когда в человеке созревает тяга к единству. И если во многих членах церкви осуществляется эта эволюция, церковь, как уже было сказано, начинает разворачиваться от конфронтации с другими церковными корпорациями хотя бы к миролюбию, а в идеале – и к взаимопониманию.